Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Позади, чуть в отдалении, мрачно стоял полицейский надзиратель сыскного отделения Василий Лупанов.

Да, именно таким — только с огромной папкой в руках и в форменном картузе — привык видеть Самойленко–Манджаро рассыльного типографии, три раза в неделю приносившего в управление свежий номер «Олонецких губернских ведомостей».

— Фамилия, имя, отчество?

— Анохин, Петр Федорович.

— Время и место рождения?

— Родился в Петрозаводске, в 1891 году.

— Происхождение?

— Из местных мастеровых.

— Вероисповедание и подданство?

— Русский.

— Занятие и средства к жизни?

— Шесть лет работал в губернской типографии, получал 11 рублей в месяц. Две недели назад взял расчет, по собственному желанию.

— И с тех пор нигде не работал?

— Неделю назад поступил в типографию Каца.

— Семейное положение?

— Холост.

— Чем занимаются родители, братья и сестры?

— Отец умер. Работал на Александровском заводе, столяром. Мать Екатерина Егоровна работает по дому. Брату Дмитрию 12 лет. Сестра Евдокия портниха.

Самойленко–Манджаро с любопытством посмотрел на обвиняемого. Не часто на дознаниях люди из мастеровых дают такие точные и четкие ответы. Обычно сбиваются, переспрашивают, а то и вовсе молчат, и самому приходится формулировать суть их ответа.

Типовые анкеты жандармского протокола, как видно, составлялись с расчетом на интеллигенцию — в судебноследственном протоколе все сформулировано конкретней и проще. Зная, что его сегодняшний допрашиваемый — обычный рассыльный из типографии, подполковник старался задавать вопросы в доступной ему форме. Теперь очевидно, что делать этого не следовало — парнишка, по–видимому, не так уж и прост, как кажется…

— Место воспитания?

Это был восьмой вопрос анкеты, и впервые Анохин замялся, промолчал, поднял взгляд на подполковника, и в его светло–серых глазах промелькнуло недоумение.

— Место воспитания, спрашиваю? Ах, тебе непонятно… Ну–ну… Где учился, сколько, когда?

— Окончил три класса в приходском училище в 1902 году.

— Привлекался ли ранее к дознаниям? Каким, где, когда и чем окончено?

— Не привлекался.

Анохин отвечал тихим голосом и слегка картавил. Эта едва заметная картавость, напоминавшая подполковнику светский прононс некоторых губернских дам, невольно раздражала его.

— Ты почему шепелявишь? Разве ты не умеешь говорить нормально?

— Я говорю как умею.

— Раньше, мне помнится, ты не шепелявил.

— Мы с вами никогда не разговаривали.

— Ну а теперь вот, как видишь, довелось! Ну–ка братец! — кивнул подполковник полицейскому надзирателю. — Выйди–ка теперь за дверь… У нас с Анохиным есть дела не для посторонних ушей, не так ли? У него нашлись какие–то свои счеты с жандармами, и нам, естественно, хочется знать, когда, где и сколько мы ему задолжали. Ну–с, господин Анохин, я слушаю! Садись поближе и рассказывай! Хочешь — закури!

— Я не курю.

— Конечно, и водки не пьешь?

— Не пью.

— И с девицами не гуляешь? Понятно. Некогда. Истинный революционер так и должен поступать. У вас, вероятно, все такие?

— Где это — у нас?

— Ах, да… У вас, конечно, никакой организации нет и не было. Прошу прощения. Просто компания благонамеренных молодых людей, которые не пьют и не курят. Изредка, правда, нападают с ножами на высших государственных чинов, или на жандармов — и только.

— У нас нет никакой компании.

— Ну–ну… Мы отвлеклись от основной темы. Рассказывай. Я слушаю.

— Что рассказывать?

— Как ты один, повторяю — один! — задумал убить унтер–офицера Иванова и как привел свое намерение в исполнение.

— Я уже рассказывал следователю.

— Ну, ничего. Не ленись. Тебе теперь много, очень много придется говорить. Так что привыкай.

Анохин повторил почти слово в слово все, что уже рассказывал следователю Чеснокову. По фактам, деталям и обстоятельствам это не расходилось и с показаниями унтер–офицера Иванова. Полное признание вины и столь откровенные показания обвиняемого могли удовлетворить кого угодно, только не Самойленко–Манджаро. Делая вид, что внимательно слушает, подполковник мучительно раздумывал — как ему поступать дальше? Что выгодней — поднимать это дело до уровня политического преступления, совершенного тайной революционной организацией, или наоборот — замкнуть в рамках обычного уголовного проступка. Пока возможно и то и другое… Внутренне, для себя, подполковник был твердо убежден, что в городе нет настоящей, опасной для престола организации. Но если нужно для службы, то всегда найдется полдесятка таких вот, как этот, парнишек, «замеченных и наблюдаемых», которых, наверное, можно будет пристегнуть к сегодняшнему покушению. А пять человек — это уже сообщество.