Абрам Каган - Преступление и совесть

— Боюсь… — запищала девочка.

— Замолчи ты! — прикрикнул на сестренку Додик, Он, бывалый, смелый, всегда командует на правах старшего младшими.

Пинька — третий по счету ребенок Бейлиса, — с большими, широко раскрытыми глазами, заулыбался, а вслед за ним повеселели и девочки.

— Нечего бояться, мама, открой им. Может, весточка какая от отца, — сказал Додик.

— Действительно, может, весточка… — подхватил Пинька.

Эстер набралась смелости.

— Кто там? — спросила она.

— Откройте, мадам Бейлис, — услышала в ответ.

— А что вам от нас нужно? Кто вы такие?

— Люди, не бойтесь нас.

— «Люди»… А кто знает, что за люди. Что вам нужно?

— Откройте, пожалуйста, и мы вам скажем… Не бойтесь.

Услышав спокойный голос, она, все еще колеблясь, вопросительно поглядывала на детей.

— Открой, мама, — решительно сказал Додик, взяв ее за руку.

Словно почувствовав опору, она быстро направилась в сени, отодвинула запор.

Вместе с влетевшими снежинками порог переступили двое в рабочей одежде.

Прижавшись друг к другу, девочки смотрели на незваных гостей, а Пинька не сводил глаз с сестричек.

Додик положил руку на плечо матери и смело глядел на вошедших.

— Кто вы? — спросила Эстер.

Костенко подмигнул Тимке — пусть скажет он.

— Не бойтесь нас… Кто мы такие — спрашиваете. Рабочие с завода Гретер-Криванер, слышали, наверно, о таком заводе. А это мой товарищ, очень порядочный человек.

— Христианин?.. — Эстер посмотрела на улыбающегося Костенко.

Тот понял, что речь идет о нем.

— Да, да, не бойтесь, ничего плохого мы вам не сделаем, — добродушно сказал Костенко, по-прежнему подмигивая Тимке, чтобы тот продолжал разговаривать.

Эстер переводила взгляд с одного рабочего на другого, словно хотела убедиться в искренности пришедших к ней людей. Наконец, высвободив руки из-под фартука, вытерла одну табуретку, затем другую и предложила:

— Садитесь, пожалуйста, садитесь.

— Спасибо, мы можем и постоять, — улыбнулся Тимка.

— Мадам Бейлис, — обратился к Эстер Костенко. — Мы пришли к вам от имени целого коллектива. Вы, возможно, читали в газетах, что ученые, артисты, писатели — словом, большая часть прогрессивной интеллигенции защищают вашего мужа. Поэтому вы должны крепиться, и все будет хорошо. Тимка, расскажи ты поподробнее, — обратился он к своему другу, — тебя она лучше поймет.

— Мадам Бейлис и тебя хорошо понимает. Правда? — И к Додику: — Как зовут твою мать?

— Эстер! — хором ответили дети.

— Вы должны быть мужественны, Эстер. Мы не оставим вас в беде, — подбадривал женщину Тимка.

А тем временем Костенко подошел к кровати и быстро сунул что-то под одеяло.

Додик заметил это, но промолчал.

— Вы не скажете мне, когда отпустят моего Менделя? — со слезами на глазах спросила Эстер у Вайса.

— Скоро, очень скоро, — старался успокоить ее Тимка.

— А судить его будут?

— Думаю, что нет. Впрочем… Трудно сказать, — ответил Вайс.

— А что вы хотите, молодые люди, от меня? — поинтересовалась Эстер.

— Мы… мы… там под одеяло кое-что положили… Передали рабочие, от чистого сердца. Просили не падать духом. Крепитесь, — не зная, чем еще утешить женщину, бормотал Костенко. — Честные люди с вами…

— Премного вам благодарна за сочувствие.

— А соседи вас обижают? — спросил Тимка.

— Нет, они нас не трогают, но все равно страшно вам это должно быть понятно.

Исстрадавшейся женщине захотелось высказать все то, что давно наболело. Она рассказала, как в прошлом году ввалились к ним в дом жандармы и полицейские, как начали шарить и перетряхивать все в доме, искать в каждом углу, а потом увели Менделя.

Дети прислушивались к словам матери и с надеждой поглядывали на рабочих.

— Не нужно плакать, госпожа Бейлис, не следует унывать. Вашего мужа освободят.

— Хорошо, если б ваши слова сбылись…

— Мы еще зайдем к вам, — добродушно сказал Костенко.

У самого порога обе девочки забрались на руки к Костенко и к Вайсу, словно им тоже хотелось покинуть заброшенный, одинокий домик на заводском дворе.

— Слезайте! — прикрикнул на них Додик. — Глянь, как пристроились…

Девочки спустились на пол. Рабочие попрощались и ушли.

Уже в который раз Яков Ратнер кладет в почтовые ящики на дверях разных домов сложенные листы бумаги — и каждый раз, прежде чем опустить эти листы, оглядывается по сторонам. Он очень осторожно выполняет порученное ему дело.