Владислав Романов - Смерть во спасение

— Все мы странники на этом свете, как пришли неведомо откуда, туда и уйдём...

— Надо бы похоронить их...

— Кровоядцев этих? За то, что они чуть нас не убили? Да пусть волки их тела по кускам растащат, а души их покоя нигде не найдут. Собакам собачья смерть!

— Они не виноваты, их заставили, а смертью уже наказаны, но они русичи, как мы, и христиане...

Шешуня даже не дал договорить княжичу, глаза его округлились, и он запылал праведным гневом:

— Да чтоб я своему врагу могилу рыл? Ты уж прости меня, княжич, но никогда этого не будет. Себя надо уж так не уважать, дабы до такого дойти. Услышал бы отец твой эти слова, он бы задохнулся от обиды.

Александр поник головой, во многом соглашаясь с Шешуней. Но он помнил и наставления отца Геннадия: «Нет отпетых злодеев и нет чистых праведников. Каждый из нас грешен и каждый стремится быть лучше и похожим на Христа, а потому и прощать надо, и уважать даже того, кого прозывают никчёмным и негодным». — «И злодея уважать надо?» — спросил Саша. — «А что же, он не человек? Оступиться может каждый. Но разве каждый злодей?»

И признания нынешнего разбойника убеждали в этом же. Ради спасения семерых детей на всё пойдёшь. А кроме того, княжич простил недруга своего и прощение должен исполнить. Он вытащил кинжал, прорезал могильный контур и стал выдирать дёрн. Шешуня сидел в стороне, молча наблюдая за Александром. Через полчаса тот выдохся, и таинник не выдержал, подошёл и горстями стал выгребать землю. Они вырыли могилу, сбросили туда тела, Ярославич перекрестил их.

— Упокой, Господи, их души, — прошептал он.

— Дивлюсь я на тебя, княжич, — взбираясь на коня, проговорил Шешуня. — В бою нынешнем ты геройствовал и хладнокровие имел отменное, а потом повёл себя, как монах. Как в тебе малом всё это уживается?

— А разве воин не человек? — спросил Александр. — Или он только лик вепря носит?

— Всякий разное обличье примеряет, — уклончиво ответил Шешуня.

— А надобно по-человечьи жить...

Шешуня хотел узнать, как по-человечьи, коли всякий всё равно по-разному, но княжич уже тронул поводья, выводя коня на тропу.

— По-доброму, значит, — обернувшись, добавил Александр. — Тогда и будет что защищать. И Господь тебе сил прибавит.

Беду накаркали вороны. Это они мешали спать по утрам Гийому, или отцу Геннадию, как его именовали русичи, он откликался на оба эти имени. Проснувшись от вороньей брани за час или два до рассвета, уже не мог более заснуть, погружаясь в зыбкую дрёму. А перед рассветом всегда проникали вещие сны, и страшные картины рисовались перед внутренним взором Гийома, как будто он старый ворон, худой и облезлый. Его поймали, заперли в клетке, а её бросили в бурный водопад, и вот он несётся в вихревом потоке воды, которая почему-то обжигает. В последний миг чья-то рука выхватывала из потока клетку, и он видел перед собой узкое смуглое арабское лицо с тёмно-коричневыми глазами, смотревшими на него грустно и сочувственно. Рядом появлялась похожая на фею красивая девушка е полными чувственными губами и тоже смотрела на него так, словно он уже умер. «Мы тоже пленники и тоже в клетке, — говорили глаза восточной феи, — и не хотим вам зла. Бегите, спасайтесь, у вас ещё есть такая возможность...» И через мгновение он снова нёсся в бешеном потоке, а впереди острыми зубьями, нацеленными на него, чернели обломки скал. Оставалось несколько вдохов до того, как каменные ножи вопьются в него и раскромсают на куски слабое дряхлеющее тело. Монах закрывал от ужаса глаза и просыпался в липком поту. И первый луч солнца опалом зеленил синьку неба. Спина и ноги предательски ныли, чуя угрозу. Оракул мало доверял снам, а тем более таким видениям. Водопадов вблизи Новгорода нет, никто его в птицу не превратит. И всё же что-то это значит. Есть две легко угадываемые вещи: клетка — это смерть иль заточение, иль всё вместе, а чёрный ворон — он сам. Похож. Но кто их предупреждает? Восточный маг со своей сказочной гурией? Верно было лишь то, что предчувствие его не обманывало ни сейчас, ни тогда, когда, прежде чем отправиться в Новгород, он объявил друзьям, что более семи лет жить там они не должны, звёзды далее обрывают для них свой путь. Все согласились: не более семи. И вот этот срок закончился.

Но в тот же день Иеремия, всегда тянувшийся к врачеванию, раскопал рядом с Новгородом одну вдовушку-знахарку и стал к ней изредка наезжать. Толстяк Пётр поначалу даже подшучивал над ним, выпытывая его нечаянный интерес, но вскоре всё объяснилось, когда монах сам стал готовить настои да отвары из трав и кореньев да потчевать ими окрестных жителей посада. Но это бы полбеды, все ими пользуются, когда болезни одолевают. Любознательный византиец пошёл дальше, он сам начал придумывать собственные снадобья. Испытывал их на себе, а потом предлагал остальным. Гордость открытия распирает: вот, мол, я какой знахарь, никто, кроме меня, тебя, соседушка, на ноги не поставит, а я одно заветное снадобье знаю, лучше его не бывает.