Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Директор страховой компании пришёл благодарить Игнатьева за распорядительность и энергичность.

— Чему я только здесь не научился! — сказал ему Николай Павлович. — Даже пожарному делу.

Приехавший из турецкого адмиралтейства полковник Зелёный сообщил новость: с кровли французского посольства сорвалась огромная сосулька и насмерть убила старика-мацонщика, чьими услугами в Пере пользовались многие жители.

После двух-трёх тёплых дней опять повалил снег, но почту доставили вовремя. Отец писал, что в МИДе лада нет. Узнав от государя о его намерении перевести Игнатьева в Лондон, Горчаков поджал губы, а своим подхалимам сказал, что пока он жив, этого не будет: «Ни за что!»

Игнатьев был расстроен, лёг довольно поздно и не успел закрыть глаза — тревога! Снова начался пожар. На этот раз поджог был явный. В двух шагах от посольского дома горела пустая торговая лавка. Позже выяснилось, что застрахована она была на девятьсот лир.

Квартиры и посольство отстояли.

Ровно через две недели, двадцать первого марта, в воскресенье заложили Русский госпиталь, чтоб лишний раз не обращаться к англичанам или же французам. Заложили и церковь св. Николая при нём.

Церемония прошла отлично. На месте работ наши матросы разбили палатку, в которой архимандрит Смарагд освятил воду и камни. Чиновники посольства вместе с морскими офицерами яхты «Ливадия», идущей в Голландию за государем и бросившей якорь на рейде Царьграда, составили церковный хор и пели лучше всяких певчих.

Вот что значит истинная радость, благостная слитность душ и голосов, пронизанных глубокой православной верой!

Тогда же Николай Павлович получил мидовское предписание соблюдать величайшую осторожность и не вмешиваться в ссору между Черногорией и Турцией. Но Игнатьев всё-таки вмешался.

— Если бы я вовремя всё не уладил, да следовал бы горчаковским указаниям, мы уже не знали бы куда деваться, — приучал старшего советника Нелидова к своей разумно-независимой политике Николай Павлович. — Так как борьба между турками и черногорцами, в союзе последних с албанцами и сербами, была бы неизбежна. А война здесь не нужна ни в коей мере. В итоге, и Абдул-Азис, и черногорский князь Николай от всей души благодарили меня за столь удачное посредничество.

Александр Иванович, имевший большой лоб и вздёрнутый ноздрястый нос, который придавал ему вид кузнеца или торговца сеном, разгладил свои пышные усы и промолчал. Человек прекрасно образованный, честолюбивый, скрытный, как говорится, себе на уме, он был очень толковым сотрудником и, отличаясь изрядным усердием, вскоре стал правой рукой Игнатьева.

Нелидов держал в своей памяти сотни, если не тысячи, мидовских постановлений, уложений, циркуляров, без которых разобраться иной раз в круговороте политических коллизий и дипломатических тонкостей было просто невозможно. А ещё он прекрасно составлял отчёты — в духе стремоуховских наказов и горчаковских требований. Принадлежавший к роду дипломатов Нелидовых, Александр Иванович наследственно мечтал о должности посла, хотя бы в той же Турции… со временем.

Вечером у Игнатьева был греческий патриарх Иоаким II, а третьего дня Анфим — экзарх болгарский. Николай Павлович с обоими находился в приятельских отношениях, лавируя и радуясь тому, что это пока удаётся.

Вскоре посольство переехало на дачу.

— В этом году лета нет, — зябко кутаясь в платок, произнесла Екатерина Леонидовна, глядя на тёмные низкие тучи, поливавшие землю дождём. — Придётся топить печи.

— Совсем, как в Петербурге, — стоя рядом с нею у окна, вздохнул Игнатьев.

— Это всё твоё влияние! — в шутку сказала жена. — Даже погода в Турции переменилась.

Игнатьев засмеялся.

— Зимой не намёрзнешься, летом не нагреешься. Но я согласен на холодную погоду, лишь бы Константинополь стал нашим. По крайности, турецкие проливы.

— Я видела, вернулся Церетелев? — Переменив тему разговора, Екатерина Леонидовна присела на диван и взяла в руки роман графа Толстого «Князь Серебряный». — Он передал твоё письмо царю?

— Да, передал, — сказал Игнатьев, созерцая мрачные воды Босфора с покачивающимся у пристани посольским катером и уныло-мокрую, почти пустую, набережную, стоя на которой, прямо напротив посольских ворот, переминались с ноги на ногу двое турецких полицейских, нахохлившихся, словно воробьи на ветках. — Государь окончательно убедился в дряхлости Бруннова.

— Это ведь из-за него граф Киселёв когда-то распекал тебя в Париже? — неспешно раскрывая книгу, поинтересовалась жена и вопросительно взглянула на Игнатьева.