Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских (Часть шестая)

Священникъ вскорѣ явился, и Елисавета, по совершеніи послѣдняго Христіанскаго долга, почувствовала себя гораздо лучше. Она плакала, и внутренно сознавалась, что сама, запальчивостію, вѣтренностію и неразсудительностью своею, многому причиною. Ей невольно пришло въ голову, какъ постепенно эти, по общему мнѣнію маловажные, и даже очень милые въ прелестной женщинѣ недостатки, увлекли ее въ погибель! Будущей жребій несчастной дочери сильно мучилъ ее. "Непризнанной отцомъ за законную дочь, что предстоитъ ей, бѣдной!" думала Елисавета, и горькія слезы, ручьемъ, текли изъ глазъ ея. Однакожъ, размышляя далѣе и укрѣпившись молитвою, думала она, что не въ богатствъ и знатности состоитъ истинное, существенное благополучіе; къ несчастію, ей по опыту было это извѣстно. Она рѣшилась, ежели Богу угодно будетъ сохранить жизнь ея, удалиться въ маленькую свою деревню, совершенно посвятить себя дочери, заняться образованіемъ и воспитаніемъ ея, совсѣмъ по другой методѣ, нежели та, по которой она сама была воспитана, не почитать забавнымъ остроуміемъ легкомыслія и необдумчивости, не радоваться ими, и не разсказывать о нихъ, даже къ самомъ дѣтскомъ возрастѣ дѣвочки. Пріучать, напротивъ, съ малолѣтства къ размышленію и порядку, предупреждать самыя малѣйшія движенія гнѣва, запальчивости и своевольства. Елисавета хотѣла воспользоваться собственнымъ несчастіемъ своимъ, для отвращенія бѣдствій отъ дочери. Мысль, что она не даромъ будетъ жить на свѣтѣ, и что ей предстоитъ важная и священная обязанность матери, о которой, до сихъ поръ, она совсѣмъ не помышляла, еще болѣе подкрѣпила и успокоила ее. Она велѣла привесть дочь къ себѣ, взяла на руки, и цѣловала ее -- къ удивленію дѣвочки, потому что прежде никогда не брала она ее къ себѣ и не ласкала. Дитя смотрѣло на мать свою угрюмо, и готово было плакать. Въ это время Елисавета опять поражена была мыслью о томъ, что будетъ съ этимъ невиннымъ младенцемъ, ежели она умретъ! "Но, по милости Божіей, y меня есть Ангелъ -- сестра Софья," подумала она, и успокоилась. Докторъ нашелъ ее довольно въ хорошемъ положеніи, только весьма слабою; онъ прописалъ ей лекарство для подкрѣпленія.

Тутъ доложили Князю Рамирскому о пріѣздѣ Пронскихъ. Онъ вышелъ къ нимъ на встрѣчу съ завязанною головою. На лицѣ его видны были такая мрачность и такое уныніе, что Софья испугалась. "Что вы, Князь?" спросила она, торопливо. "Не случилось-ли какого несчастія съ Лизанькою? Гдѣ она?" -- Жена моя нездорова. У меня также очень болитъ голова -- отвѣчалъ онъ, отворяя дверь въ спальню, куда самъ за ними не пошелъ, но возвратился въ свой кабинетъ.

Со слезами цѣловала гостей своихъ Елисавета. Ей сдѣлалось было дурно, но, успокоившись немного, сообщила она имъ всѣ подробности ссоры своей съ мужемъ, и показала письмо Жокондова, "которое было только вздорнымъ предлогомъ," прибавила она, "уже давно обдуманнаго злодѣйства моего мужа. Не стану оправдываться," продолжала Елисавета -- "я кругомъ виновата, за неосторожность и неразсудительность свою; весь вѣкъ мой дѣлала я глупости, и принимая ласково, или -- называя вещи настоящимъ ихъ именемъ, потому, что ничего мнѣ скрываться отъ васъ -- просто, кокетствуя съ этимъ Жокондовымъ, я была слишкомъ безразсудна, тѣмъ болѣе, что тетушка Прасковья Васильевна, справедливо, предупреждала меня.... Да, я сама подала поводъ этому мерзавцу оскорбить меня глупымъ и дерзкимъ письмомъ своимъ! Но, можно-ли было ожидать такихъ ужасныхъ послѣдствій? Я виновата, a за что невинная дочь моя будетъ страдать весь вѣкъ. Отвергнутая, непризнанная дочь -- какое посрамленіе, какое бѣдствіе! Выше этого, кажется, уже ничего быть не можетъ..." прибавила Елисавета, задыхаясь отъ рыданій.-- Успокойся, другъ мой, успокойся, и молись Богу: Онъ милосердый Отецъ нашъ -- отвѣчала Софья, цѣлуя ее, со слезами, и подавая ей стаканъ воды. Въ это время Пронскій, не бывъ замѣченъ, положилъ письмо Жокондова въ карманъ къ себѣ и пошелъ къ Князю Рамирскому, предоставя женѣ своей утѣшать и успокоивать Елисавету. Онъ нашелъ его лежащимъ въ постелѣ, y себя въ кабинетѣ. "Что вы, Князь? Какъ вы себя чувствуете?" -- Ужасно болитъ голова -- отвѣчалъ онъ, вставая съ постели. -- "Да за чѣмъ-же встаете? Лежите -- я посижу подлъ вашей кровати." -- Нѣтъ! я думаю, что движеніе сдѣлаетъ мнѣ пользу. -- Они вышли, и скорыми шагами ходили по залѣ, не говоря ни слова. Оба придумывали, какъ начать разговоръ о самомъ непріятномъ предметѣ. Наконецъ, Князь Рамирскій прервалъ молчаніе. "Послушайте, Николай Дмитріевичъ," сказалъ онъ. "Вы теперь семьянинъ нашъ; я душевно люблю и уважаю васъ -- скрываться отъ васъ нѣчего: я выведенъ изъ всякаго терпѣнія недостойными поступками и невѣрностію жены моей, и -- рѣшился на вѣкъ разстаться съ нею." -- Жалѣю о васъ, любезный братъ -- отвѣчалъ, со вздохомъ, Пронскій. -- Въ дѣла мужа и жены никто не долженъ вмѣшиваться. Я не разсуждаю, кто изъ васъ правъ и кто виноватъ, и только еще, съ сердечнымъ вздохомъ, повторяю: очень, очень сожалѣю о васъ! -- "Но, будьте безпристрастны, Николай Дмитріевичъ; войдите въ мое положеніе, и вы сами согласитесь, что никакого человѣческаго терпѣнія не достанетъ сносить такую мучительную жизнь!" -- Опять скажу вамъ тоже, любезный Князь: я не имѣю права судить мужа съ женою.... Но, позвольте мнѣ говорить съ вами, какъ съ Христіаниномъ. Вы не можете отвергнуть, что бракъ есть одно изъ священныхъ таинствъ, на которыхъ основана наша Религія. -- "Конечно," отвѣчалъ, въ смущеніи, Князь Рамирскій. -- Разсмотрите сами, хладнокровно, и во всѣхъ отношеніяхъ, въ чемъ состоитъ важная и священная обязанность супруговъ. Не дали-ль вы обѣта въ храмѣ Божіемъ? Не клялись-ли вы, передъ Престоломъ Всемогущаго и Всевидящаго Творца, способствовать къ счастію женщины, которая, можно сказать, великодушію вашему ввѣряла на вѣкъ судьбу свою? Разберите сами, и отдайте сами себѣ отчетъ: исполнили-ль вы обѣтъ свой? Постигнули-ль вы въ полной мѣрѣ обязанность вашу: управлять и руководствовать колеблющимися шагами молодой, неопытной женщины на поприщѣ жизни? Отъ васъ, именно отъ васъ, зависѣло все счастіе, временное и вѣчное, этой женщины; но справедливо-ли вы дѣйствовали, и не дадите-ли вы отвѣта передъ Богомъ, что вы погубили ее? Потомъ вспомните; не была-ли первѣйшая обязанность ваша та, чтобы собственнымъ примѣромъ своимъ поддержать на пути чести и добродѣтели слабую отъ природы подругу вашу? Вспомните еще, не имѣете-ли вы на душѣ упрека въ этомъ важномъ отношеніи? Вотъ все, что я могу сказать вамъ, любезный братъ, какъ Христіанинъ Христіанину! -- прибавилъ Пронскій, взявъ за руку Князя Рамирскаго, который, въ молчаніи и со слезами на глазахъ, ничего не отвѣчалъ ему. Замѣтно было, что слова Пронскаго сильно тронули его и поразили до глубины души. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, Пронскій продолжалъ: "Вы, любезный братъ, ослѣплены теперь гнѣвомъ вашимъ, но когда успокоитесь, то все, что я теперь говорилъ, скажетъ вамъ собственное ваше сердце, потому, что вы не ожесточенный человѣкъ. Разсудокъ и сердце обнаружатъ вамъ все въ настоящемъ видѣ, и вы внутренно сознаетесь, что вы -- сами во всемъ виноваты.... Вообразите только, какое горестное раскаяніе предстоитъ вамъ. Мученіе ваше еще тѣмъ болѣе увеличится, что кромѣ временнаго и вѣчнаго погубленія женщины, ввѣрившей вамъ судьбу свою, вы будете причиною посрамленія, то есть, величайшаго несчастія невиннаго существа, собственной вашей дочери!" -- Правда ваша, правда, любезный Николай Дмитріевичъ!-- вскричалъ Рамирскій, бросаясь со слезами въ его объятія.-- Нѣтъ! вчера я слишкомъ завлеченъ былъ бѣшенствомъ моимъ. Я не могу отвергнуть дочери моей и разстаться съ нею! Опытъ доказалъ мнѣ, до какой степени люблю я этого ребенка. Нѣтъ! никакъ, и никогда, не могу я отпустить ее отъ себя!... Не спорю, и не смѣю оправдываться -- продолжалъ онъ, послѣ нѣкотораго молчанія, въ продолженіе котораго замѣтилъ Пронскій, по лицу его, сильное бореніе страстей -- я виноватъ во многомъ! Первое тѣмъ, что я ослѣпленъ былъ страстію къ одному только лицу прелестной, молодой дѣвушки, не умѣлъ размыслить о послѣдствіяхъ не разсмотрѣлъ характера и душевныхъ ея свойствъ, искалъ руки ея, и соединился съ нею вѣчными, неразрывными узами супружества, не постигая, какъ вы точно справедливо, говорите, важной обязанности мужа. Потомъ, сдѣлавъ уже такую безразсудность, я не внималъ тому, что она молода, и что поступая, какъ должно разсудительному человѣку, я могъ-бы еще преобразовать ея характеръ, и воспользоваться точна многимъ расположеніемъ ея къ добру. Вмѣсто того, я часто горячился по пустому, говорилъ ей грубости, поступалъ съ нею безъ всякой нѣжности, и совершенно ожесточилъ ее противъ себя. Но, самое главное, чего я въ вѣкъ простить себѣ не могу -- я первый нарушилъ супружескую вѣрность! Тщетно стараюсь оправдывать себя тѣмъ, что я завлеченъ былъ кокеткою, и что несносная скука, дома, и ежедневныя непріятности, дѣлаемыя мнѣ женою моею, нѣсколько извиняютъ меня! Совѣсть -- неумолимый судія; нельзя заглушить голоса ея навсегда; опыты, подобные теперешнему, возбуждаютъ ее, и тягостныя угрызенія ожидаютъ того, кто нарушилъ долгъ совѣсти. Все это правда, повторяю еще, и совершенно обвиняю себя. Но, согласитесь, что все это уже слишкомъ далеко зашло! Какую жалкую роль въ свѣтѣ долженъ играть мужъ-рогоносецъ! Можетъ-ли онъ сохранить какое-нибудь уваженіе къ женѣ, которая обманула его и нарушила свой долгъ? A преступленіе моей жены, къ несчастію, такъ явно, что и сомнѣваться невозможно. Отнынѣ жизнь наша была-бы только безпрерывнымъ мученіемъ. Какими глазами будемъ мы смотрѣть другъ на друга, бывши взаимно увѣрены въ измѣнѣ и невѣрности нашей? Для общаго спокойствія намъ должно разстаться съ нею -- только дочери моей не могу я отпустить отъ себя. Я готовъ на всякія пожертвованія, готовъ отдать все -- только-бы она не отнимала y меня единственнаго, послѣдняго утѣшенія моего въ жизни -- прибавилъ онъ, со слезами. "Любезный Князь! вы говорите, что преступленіе вашей жены явно," продолжалъ Пронскій. "Но на чемъ основываете вы увѣренность вашу?" -- На письмѣ Жокондова, которое я самъ читалъ. Дорого, и очень дорого далъ-бы я, чтобы это пагубное письмо никогда не попадалось мнѣ въ руки! Я могъ-бы еще сомнѣваться, могъ-бы думать, что хотя наружности всѣ противъ нея, но какъ человѣкъ ослѣпленный ревностію, я ошибаюсь. Оставалась-бы еще тѣнь надежды, что она не измѣнила мнѣ, и не нарушила супружеской вѣрности. Теперь -- все кончилось! Прочитайте сами письмо, и вы увѣритесь въ посрамленіи моемъ! -- "Вотъ это несчастное письмо," сказалъ Пронскій, вынимая его изъ кармана. "Оно служитъ разительнымъ доказательствомъ, какъ человѣкъ, обуреваемый страстями, смотритъ на все въ превратномъ видѣ. Но мы такъ много ходили -- признаюсь вамъ, я усталъ; сядемте и отдохнемъ." Князь схватилъ изъ рукъ Пронскаго письмо, и они пошли въ кабинетъ.