Тарас Рыбас - Красный снег

Дана в руки земля, а всю ее не займешь под посевы. Вышло из-за облаков солнце, а полежать на солнцепеке некогда. Тянется к рукам счастье, а другие руки перехватывают его на пути. Может быть, многим кажется, что отвоеван целый берег, а на самом деле тысячи положат головы, чтоб только удержаться на этом берегу… Вместе с боем Вишнякову открылось много нового, о чем он прежде думал не так. Перед штейгерским домом горят факелы по случаю победы. Еще будут сотни таких побед, а главная победа придет не скоро. Он стоял в плохо освещенной комнате, дуя на застывшие руки и притопывая ногами.

— Обижен я на тебя, Архип, — услышал он голос входящего в комнату Аверкия. — Всем праздник, а мне никто и рюмки не поднесет. Шахтеры в атаку ходили, а я Фофу под конвоем в нужник водил… Очень я на тебя обижен за это. Не знаю, как и придется руку за тебя поднимать…

— Что ж, ты с ними все время и был?

— Куда же мне их деть?

«Опять задержка», — поморщился Вишняков.

— Веди их сюда, решим, как дальше поступать…

Аверкий живо повернулся.

— Давай, давай, пошевеливайся, господа конреволюция! — покрикивал он в коридоре на арестованных.

«К ним строгость должна быть проявлена, в этом Сутолов прав, — решил Вишняков. — Смерть товарищей не позволит поступить иначе…»

Аверкий втолкнул в дверь одного за другим.

— Бога побойся, православный! — огрызнулся Трофим.

Фофа и Раич молчали. Вишняков прошелся к столу, искоса взглянул на арестованных.

— Стрельба вам, должно, была слышна, — сказал он, снимая шапку и приглаживая волосы. — Мы отбили атаку карательного отряда есаула Черенкова и потом разгромили его. Это первая новость, кою вам положено знать и понимать… Дальше о том, что к вам относится. К твоему дому, Трофим, приходил Дитрих. Вина твоя в том, что ты прятал золото и пытался скрыть связь со злейшим врагом революции. Вина Куксы и полковника Раича еще не доказана. Они тоже были арестованы в том же доме, стало быть, имели связь с Дитрихом по поводу всяческих действий против советской власти… По этой причине… — протяжно, обдумывая решение, продолжал Вишняков.

Раич перебил его:

— Моя вина может быть доказана, если я скажу вам, что собственность Дитриха я доставил дрезиной из Новочеркасска.

— Вот оно как!

— Я не знал, что везу.

— Знал, не знал — действие против революционного закона о сохранности народной собственности!

— Даю вам честное слово офицера!..

Он стоял распоясанный, всклокоченный и бледный. Что-то новое прозвучало в этом заверении: раньше Раич держался перед солдатами гордо и независимо, хотя смерть каждую минуту гуляла у него перед глазами. Значит, появилось сомнение в правоте? Или подумал о семье? «Мальчонка-то и не знает, что случилось с отцом. А мальчонка соскучился по отцовской руке — все хватался и сжимал мою. Что же будет, если этой рукой да его батяню…» Вишняков мотнул головой, отгоняя воспоминание о детских глазах и худом лице с ниточками морщин от синеватых ноздрей до остренького подбородка.

— Слову мы не можем верить! — крикнул Вишняков.

— Я знал вас справедливым человеком, — сказал Раич.

— Справедливость мою только что пулей поскребли! В справедливость из орудий и пулеметов били! Кое-что измениться должно. У нас война началась с офицерскими частями. Нас голодом душат промышленники. А чего мы на слово должны верить ихним служкам? Суд вам положен!

Трофим всхлипнул:

— Никогда не бывал под судом…

Фофа отупело глядел впереди себя. Губы его дрожали. Один Раич прямо и твердо смотрел на Вишнякова:

— Я готов предстать перед вашим судом.

— Готов — так лучше, — похвалил его Аверкий. — Скажу тебе, Архип, с этим — никакой мороки. А те двое — чистая беда! На суде могу подтвердить, как они тебя кляли!..

«При всей строгости нельзя все же и без суда», — думал Вишняков. Все это навалилось на его плечи тяжелее минувшего боя. Ничего страшнее судов он не знал в прежней жизни. Ненавидел царских судей, которые успевали писать приговоры и жрать булки с колбасой. Цепенел, когда народ сам судил, не слыша просьб о помиловании. Теперь самому надо решать — судить или освобождать…

— Я готов заявить перед вашим судом, — сказал Раич, — что не признаю права генералов и промышленников силой утверждать свою власть над народом. Народ сам должен избрать свое правительство. Я также обязан сказать, как офицер и патриот, что опасность германского вторжения меня беспокоит больше всего и я могу признать только то правительство, которое поднимает народ на спасение родины.