Тарас Рыбас - Красный снег

Возле двора стояли несколько всадников до тех пор, пока не рухнула крыша горящего дома.

Крыша упала, поднимая к небу столбы искр. Один из всадников, рыжебородый казак, сняв мохнатую папаху, перекрестился, то же сделали другие. Далее, ни слова не говоря друг другу, они поскакали по улице Ново-Петровки, догоняя своих, ушедших на полчаса раньше.

Горела хата косоротого Родиона.

Он стоял с бабой в отдалении, жалел хату и не знал, что в огне ее сгорели живые души. Все ж было и облегчение: казаки оставили Ново-Петровку, на Косом шурфе и в Сапетине прекратилась стрельба, никого не убило из своих, одна только хата сгорела…

До самой ночи продолжали подходить к Казаринке группы шахтеров. Зажженные факелы освещали их потемневшие и осунувшиеся за день лица. Огонь факелов кроваво-красно сверкал на оледенелых ветках деревьев и заставлял думать не о минувшем жестоком бое, а о нарядности и покое этой ночи. Прояснилось небо, выплыл рог белого месяца, разворошенная снарядами терриконная гора светилась огоньками, как огромная елка, украшенная для всего поселка и для всей неоглядной степи. Ночь ведь была новогодней…

— К этому времени ты и надеялся попасть в Казаринку! — бросил Вишняков подведенному Фатехом Попову.

— Ты меня не стреляй, — затараторил Попов, — у меня мысль такая, что незачем нашему брату казаку в дальнейшем с шахтерней воевать.

Вишняков замахнулся на него кулаком. Уж очень жалко ему было погибших товарищей.

— Оно, конечно, по мордам я схлопотал…

— Уйди от греха!..

Вишняков заговорил с казаком не потому, что хотел с ним поспорить, показать свое превосходство или выместить на нем злость на белоказаков, причинивших столько невосполнимого урона шахтерам. Он страдал от понесенных утрат и в этом страдании не находил себе места. Держало его на улице, возле шахтеров, то, что было пережито вместе. Хотелось поскорее увидеть Катерину, привезенную в дом Паргиных. Все же он продолжал оставаться среди людей, не зная, что сделать прежде.

Фатех оттолкнул усатого казака — подалее от людей.

Вишняков заметил приближающегося Яноша.

— Дьёзни! — поднял руку, приветствуя, Янош.

— Одолели гада! — обнял его Вишняков, не понимая восклицания Яноша, но догадываясь, что говорит он о победе.

— Витам! — послышался за спиной голос Кодинского.

Вишняков повернулся к нему. Голова поляка была перебинтована. В руке он крепко зажал ремень винтовки.

— Здоров, друг!

Военнопленные окружили:

— Буд здрав!

— Вива русиш болшевик!

— Вива Ленин!

Вишняков поднял руку, прося тишины.

— Товарищи, кто может сказать, что не сладка была наша вольная, свободная жизнь? Быстро мы к ней привыкли, как завсегда быстро привыкает человек к чему-то хорошему. Но нам хорошо — другим плохо. У буржуя печенку заломило от досады. Бросил он казаков в бой. Мы их побили. И опять заживем, как жили. Да здравствует завоеванная свобода!

— Да здравствуе-ет!

— Никто не дрогнул перед лютым врагом. Сражались, не жалея жизни. Многие положили свои головы. Сердце заходится от печали. Навек запомним их геройскую жизнь… Жизнь их отдана за народ! Слава героям боев за Советскую Казаринку!

Он говорил еще, выкрикивая в толпу:

— Слава нашей пролетарской дружбе!

— Да здравствует союз людей труда!

— Смерть мировому капиталу!

— Слава Ленину — вождю рабочих мира!

Всем было попятно, о чем он говорит, потому что никакие другие слова не могли так точно передать чувства собравшихся людей. Тело ломит от усталости, в голове туманится от радости, и цель всей жизни заключена в трех словах: «Смерть мировому капиталу!» Вишняков повернулся к военнопленным. Они тоже немало испытали.

— Работать будем вместе! — поднял он скрепленные над головой руки.

— Братци!

— Фивер! Орос батья!

— Брудер!..

У Вишнякова загорелись глаза от разноголосицы, воспроизводящей всего одно слово: братья. Ему очень хотелось верить, что так будет всегда, что гром этих голосов прокатится и дальше, по всей России, через фронты, все еще держащиеся на Западе, через путаницу колючей проволоки, окопы и города, придавленные мраком четырехлетней войны. Ему сдавило горло от волнения. Не надо показывать иностранным людям свою слабость. Пускай думают, что никаких слабостей у русского большевика быть не может. Авось им станет легче одолевать свои слабости. Дорога-то у них к дому дальняя. А дома тоже положено будет держаться покрепче. Не одни только товарищи их ждут, а и кровные враги.