Валерио Манфреди - Фараон

Ему хотелось бы сказать, что да, что для него ничто не изменилось, что он любит её так же, как тогда, когда увидел в первый раз; что его жизнь без неё будет сплошным отвращением, что ему смертельно не хватает её, что он хотел бы броситься к её ногам и заклинать не оставлять его; что вчера вечером нашёл на дне ящичка её комбинацию и прижал к лицу, чтобы вдохнуть её аромат; что ему наплевать на своё собственное достоинство и он готов пресмыкаться перед ней, лишь бы она простила его.

Блейк вяло промямлил:

— Это прекращение совместного проживания обдумано и принято каждым из нас двоих, ваша честь; мы оба согласны потребовать развода.

Джуди также выразила своё согласие, и несколько позже они по очереди подписали акты о прекращении совместного проживания и контракт на алименты, впрочем, весьма сомнительного свойства, поскольку Блейк уже некоторое время не имел работы, а через несколько часов его увольнение будет санкционировано официально.

Они вместе вошли в лифт и спускались вниз в течение двух мучительных минут. Блейку хотелось сказать что-нибудь хорошее, важное; фразу, которую она не смогла бы забыть, и, в то время как номера этажей неумолимо бежали по дисплею, отдавал себе отчёт в том, что на ум не приходит никакой достойной выражения мысли, да теперь это уже и не имеет никакого смысла. Но когда она вышла из лифта и направилась в вестибюль, даже не попрощавшись с ним, Блейк потащился за ней и пробубнил:

— Но почему, Джуди? Несчастье может произойти с любым, целый ряд неблагоприятных стечений обстоятельств... теперь, когда всё кончено, скажи мне, по крайней мере, почему.

Джуди на мгновение взглянула на него совершенно безо всякого выражения, даже без равнодушия:

— Нет никакого «почему», Билл. — Он терпеть не мог, когда она называла его «Билл». — После лета приходит осень, а после осени — зима, безо всякой на то причины. Будь счастлив.

Она ушла, а Блейк остался перед стеклянной дверью здания, недвижный, как чучело под снегом, валившим крупными хлопьями. На тротуаре сидел на картонном ящике какой-то тип, закутанный в военную шинель, обросший длинной бородой и с грязными волосами, он просил милостыню:

— Подай мне что-нибудь, браток. Я — ветеран вьетнамской войны. Дай деньжат, чтобы можно было поесть горяченького в Рождественскую ночь.

— Я тоже ветеран вьетнамской войны, — соврал Уильям, — но не морочу голову другим, — и осёкся, ибо, скользнув взглядом по глазам этого неудачника, он увидел в них определённо больше достоинства, нежели в своих собственных.

Блейк нащупал в кармане пиджака четверть доллара.

— Извини меня, я не хотел обидеть тебя, — пробормотал он, бросая монету в шапку, лежащую перед попрошайкой. — Просто дело в том, что сегодня выдался исключительно паршивый день.

— Счастливого Рождества, — буркнул мужчина, но Блейк не слышал этого, потому что был уже далеко и потому что он в этот момент ощущал себя кружащимся в ледяном воздухе подобно одному из снежных хлопьев, невесомому и не отягощённому никакой целью.

Уильям долго брёл по тротуару, и ему ни разу не пришло на ум место, в котором он с удовольствием оказался бы в этот момент, человек, с которым он желал бы поговорить, за исключением его друга и коллеги Боба Олсена, поддерживавшего и ободрявшего его на протяжении всех этих превратностей судьбы. Тот наверняка изобрёл бы какую-нибудь сострадательную ложь, чтобы хоть чуть-чуть поднять его моральное состояние. Но в этот час Олсен улетал в Египет, навстречу жаре и работе. Благословенное создание.

Он остановился, когда ноги уже больше не несли его, когда понял, что ещё немного — и он упадёт в жидкую снежную кашицу, размазанную по асфальту, а какой-нибудь автомобиль переедет его. В этот момент Уильям подумал, что мировой судья, должно быть, уже покинул пустой зал и опустевший дворец правосудия, чтобы отправиться домой, где, вероятнее всего, у кухонной плиты хлопочет жена, дети сидят перед телевизором, почти наверняка резвится собака и стоит рождественская ёлка, увешанная шарами.

Однако же несмотря на всё это, на снег, на мирового судью, на жену и автомобиль, на шары на рождественской ёлке, на развод и виски в чёрном кофе, на ветерана вьетнамской войны и мир во всём мире для людей доброй воли, — невзирая на всё это, инстинкт гнал его, как направляющее чувство ориентации старую лошадь в конюшенное стойло, к университету. Библиотека Института Востока находилась в паре шагов от него, справа.