Ирина Корженевская - Дубовый листок

— Смотри! Знакомься! Это же мой ученик, товарищ, соратник!.. Михал, — моя жена… Поздновато, конечно, но что поделать! Чистокровная россиянка, дочь сибирского

ссыльного… Дорогой ты мой! — он снова обнял меня. —

Спасибо, что вспомнил!

— Я не забывал вас. Знаю даже, что вы однажды вздумали убежать с каторги, были пойманы и прикованы к тачке…

— Верно. Эта тачка и с Варей меня познакомила. Каждый раз на работу иду, Варя у дороги стоит… А откуда ты это узнал?

— От декабристов.

— От декабристов?.. Да, оттуда многие уезжали на Кавказ. И ты с ними, конечно, дружил! Но как ты узнал, что я здесь?

— Меня привел к вам… пан Лукасиньский. — И я рассказал ему о встрече с панной Фредерикой.

— До сих пор жив!.. Каменная болезнь! Понятно, когда человек слепнет от напряженной работы, глохнет от слишком громких звуков, но слепнуть от того, что незачем глаза, и глохнуть от того, что не нужен слух — уму непостижимо!.. На такого страдальца молиться нужно… Двадцать пять лет я отсидел. Но каждый день что-то видел и слышал, дышал свежим воздухом… Какой же пустяк моя тачка!

— Сколько раз за двадцать три года императору попадалось имя Лукасиньского! Он каждый месяц просматривал списки заключенных в Шлиссельбурге и Петропавловской крепости. И он мог спокойно есть, пить и спать!

— Да! А что нового в Варшаве?

— Что-то похожее на наши листопадные дни… И даже я около суток просидел в цитадели…

Я рассказал ему все, что знал…

Какой скандал, какой скандал! — приговаривал Высоцкий. — А я над Пилицей тоже кое-что слышал. Вчера был один пан, рассказывал, что из-за ареста четырех тысяч молящихся между губернатором и наместником произошла крупная ссора и закончилась американской дуэлью. Смертный жребий достался губернатору Герштенцвейгу. Семнадцатого утром он пустил себе пулю в лоб, но еще жив. Пуля застряла в затылке. А у Ламберта от волнения хлынула горлом кровь… Вот какие дела!

Беспорядочной толпой ворвались воспоминания в домик над Пилицей и оба мы — и я, и Высоцкий — захлебывались ими. Пани Варвара делала нам замечания — одними воспоминаниями не насытишься, и спать, и обедать, и завтракать нужно. Но это были слова. Сама пани Варвара то и Дело подсаживалась и жадно слушала наши рассказы, забыв о домашних делах, а потому упрекала, что по нашей милости убежало молоко или сгорела целая сковородка пампушек.

— Николай с ними! — отвечал по этому поводу Высоцкий. — Ты скажи лучше, Михал, как ты надумал приехать в Варшаву?

— Да я же сказал вам с самого начала — поехал искать брата и повидать родные места. Как ни люблю я Kaвказ, душа все равно нет-нет да и заноет.

— Брата… Постой, как звать твоего брата?

— Эдвард Наленч.

— Да ведь я же его знаю. Не его, а про него… Он на: Сквирщине во время крестьянских бунтов знаешь что вытворял? Собирался поднять восстание. Горяч! Слишком: горяч! У меня есть где-то его стихотворение…

Высоцкий порылся в шкафу и вытащил листок.

— Послушай! Это тебе не призрачная поэзия Красиньского…

Пламя пышет на востоке,

Не заря то — кровь народа…

Даже месяц светлоокий

Не покинул небосвода,

Он — гонец от Немезиды,

Говорит: «Готовьтесь к бою

За великие обиды!

С солнцем, братья, вас, с зарею!»

Сила быть должна народной,

Все спасенье — в бедном люде,

Польша может стать свободной,

Коль народной она будет!

За обедом Высоцкий предложил выпить венгерского за встречу и вспомнил, как в Колодне, незадолго до кончины нашего корпуса, мы распили вино графа Мнишка.

— То было хорошее вино, Михал, но какие горькие истины мы запивали! Теперь, думаю, люди стали много умнее.

— Не очень намного. Даже мой брат, который понял значение народа, сочетает это с мечтами об унии с Литвой и Русью. Подай ему во что бы то ни стало «забранные земли»!

— Это ему магнаты подсказывают. Я их когда-то сам слушал развесив уши, верил им! Но это отпадет, Михал. Когда-нибудь отпадет. Истина никогда не родится в кристально чистом виде..

Я спросил, не знает ли пан Высоцкий о судьбе генерала Дверницкого.

— Четыре года назад скончался в своем имении в Галиции. Из Австрии, где был интернирован, впоследствии ему удалось пробраться в Париж. Там он не слишком пришелся по вкусу, или, наоборот, — ему не понравился двор короля Чарторижского. Он женился на француженке и уехал с ней на покой…

Узнал я от пана Высоцкого и о пане Хлопицком. После Гроховского ранения он стал полным инвалидом и из госпиталя отправился в свою вотчину, кажется, под Краковом. А Вацек — Войцеховский был в особом почете у Паскевича, дослужился до жандармского полковника, получил вотчину на Украине, в Сквирском повете, и устроил себе там гарем. Jus primae noctis [108] Право первой ночи. (лат.) — было для него откровенным делом. Истязал крестьян. Во время бунтов его убили в первую очередь.