— Тронулись, родимые! — хмуро вымолвил ковач. — Погнали в Сибирь, на каторгу. Ух!.. — тяжко выдохнул он. — Мне бы силу, сковал бы другое…
Он не договорил, выглянул в дверь кузницы, облегченно вздохнул:
— Ушли ярыжки!
Молодой кузнец поднял голубые глаза на Аносова, встряхнул кудрями и неожиданно запел:
Как идет кузнец
Да из кузницы…
— Слава! — дружно подхватили мастеровые.
Что несет кузнец?
Да три ножика.
Вот уж первый-то нож
На злодеев вельмож;
А другой-то нож
На судей на плутов;
А молитву сотворя,
Третий нож на царя!
Кому вынется
Тому сбудется;
Кому сбудется
Не минуется.
— Слава! — гаркнули разом кузнецы…
Аносов не ждал конца песни. Услышав, что третий нож готовится на царя, он опустил голову, вышел из кузницы и побрел прочь.
— Эй, барин, куда же ты? — раздался позади встревоженный голос запевалы.
Аносов скупо ответил:
— Пора на станцию, дела ждут!
— Не обессудь, господин, что так вышло. Сами понимаем! — простодушно извинился парень. — Что же поделаешь, коли на душе наболело и не стерпеть…
Павел Петрович промолчал. Когда он вернулся на станцию, буяна-фельдъегеря уже не было, — ускакал дальше. За столом у ведерного самовара, пышущего паром, в распахнутой поддевке сидел купец и со свистом тянул кипяток из блюдечка. По его лицу струился обильный пот…
— Ты, батюшка, пока шатался, я сделку обладил одну! — похвастался купец. — Садись к столу да угощайся!
Аносов, вежливо поклонившись, отказался от чаепития.
— Гнушаешься, барин? Эх, ты, а ведь я гильдейский, не какой-нибудь! Садись, милай, я ведь мильонщик, за всё плачу! — грубо сказал купец, нагло разглядывая бедную шинель Аносова.
Лицо и уши горного офицера вспыхнули. Он хотел осадить нахального гостинодворца, но сдержался и снова вышел на улицу. Позади, в избе, всё еще раздавался громкий гомон. Битком набитая проезжим народом, станция гудела, словно растревоженный улей. То и дело открывались и хлопали двери, пропуская в тепло подрядчиков, скупщиков, приказчиков, чиновников, торопившихся по делам в Москву.
Аносов стоял у дороги, за которой простиралось широкое бескрайное поле. Сизая дымка скрыла горизонт, а под самым небесным куполом вдруг пробилось скупое солнце и засинела полоска.
«Эх, поле, родимое поле! — глубоко вздохнул Аносов. — Сколько столетий лежишь ты здесь безмолвное, родное сердцу пахаря. Сколько крестьянского поту и слёз пролито над подъяремной землей! Когда же труженик русский будет избавлен от рабства и труд его из проклятия станет радостью?»
Заголубевшая полоска снова погасла. Через белую равнину потянуло поземкой. У крыльца станции появился ямщик и хриплым голосом громко объявил:
— Хвала господу, дилижанец готов. Извольте, господин, в путь!
И снова под непрестанное укачивание проплывали мимо унылые перелески, бедные поля и деревни, занесенные сугробами.
В древнюю столицу приехали ранним утром, встреченные колокольным звоном.
— Слава всевышнему, из пепла поднимается первопрестольная! перекрестился купец. — Кажись, и войны не было!
И в самом деле, Москва, как в сказке, вставала из руин еще краше и величественнее. На пустырях и пепелищах шла неутомимая работа: звенели пилы, стучали топоры, каменщики готовили гранит, землекопы рыли котлованы.
Аносов с тощим чемоданчиком в руке отправился в ямскую станцию и записался на отправление. До Казани и дальше на Каменный Пояс предстояло ехать в обычной почтовой кибитке. Станционный смотритель, критически оглядев форменную шинель горного офицера, укоризненно покачал головой:
— Да нешто можно в таком одеянии пускаться в дальнюю зимнюю дорогу? Замерзнете, барин!
— Что же делать, если у меня ничего нет другого, — спокойно ответил Аносов.
— За Москвой морозы не чета нашим. Дух захватит. Купите, господин, тулуп да валеные сапоги. Без них и не думайте ехать! — настоятельно посоветовал смотритель.
Денег, отпущенных на дорогу, было в обрез. Всё же Павел Петрович послушался совета и купил тулуп и валенки.
В Москве он задержался на два дня. От зари и до темна расхаживал по улицам и площадям, любуясь строительством. Крепостные мастера возводили новые прекрасные хоромы для своих бар. Подолгу простаивал Аносов, очарованно разглядывая их работу. Простые инструменты — пила, топор, часто наспех изготовленные здесь же, в соседней кузне, — в руках русских умельцев превращались в чудесные орудия, при помощи которых они вырезывали самые ажурные карнизы и украшения.
Читать дальше