Евгений Фёдоров - Большая судьба

— Прочь с дороги! — попытался было прикрикнуть на Аносова фельдъегерь, но вдруг осекся и замолчал под решительным взглядом юноши.

— Батюшка! — взмолился старик. — Сейчас придут кони… Вон уже с перековки ведут! — показал он в оконце.

Там среди поля темнела полуразвалившаяся кузница. Подле нее копошились люди, стояли кони, тарантасы. Аносов круто отвернулся от фельдъегеря, подошел к двери и решительно распахнул ее. Клубы холодного воздуха перекатились через порог. На душе Аносова кипело. Чтобы скорее уйти от греха, он вышел на улицу. В кузнице, маня и зазывая к себе, пело железо. Ах, как он соскучился по металлу! И, решительно перейдя дорогу, молодой шихтмейстер направился к мастерской. Через поле, припорошенное снегом, он добрался до нее. Кузница была старая, с прогнившей крышей, внутри ее глухо стонал и вздыхал одинокий мех, — казалось, это старик задыхается от удушья. В полутьме валялись сошники, топоры, куски старого железа и другой хлам. Подле кузницы стоял дилижанс со снятым сломанным колесом.

Ямщик уламывал бородатого кузнеца:

— Ты, батюшка, бросай все дела, берись за наше!

Черномазый старик ковач, с засученными до локтей рукавами, сердито усмехнулся:

— Все только о своем! Вон барин торопит дормез прежде всего счинить, — ось хряпнула на колдобине. А это дровосек господский поджидает, — навари топор! Еще подковы коням. Эх, милый, никак не угодишь всем! Вот только эти бедолаги-гулёны не спешат! Куда им, спрашивается, спешить? В Сибирь-каторгу! Эй, родимые, заходи в кузницу, к огню, — обогрейся! крикнул он толпе арестантов, одетых в серые кафтаны.

Подле стояли четыре усатых солдата; скупое зимнее солнце сверкало на остриях штыков.

У Аносова болезненно сжалось сердце. Он повернулся, чтобы не видеть заросших измученных лиц, и встал на пороге кузницы. Молодой сильный ковач бил молотом, второй — проворный, веселоглазый — постукивал молотком. Словно звонкая музыка, под ударами молота гремело железо… Но что это? Горный офицер не верил глазам: ковачи ладили кандалы!

Ловкий кузнец перехватил встревоженный взгляд Аносова и весело крикнул:

— А что, барин, это монисто первее всего сковать потребно! Без этого нельзя, — на том барская Русь держится!

Молотобоец опустил молот, обеспокоенно толкнул товарища:

— О чем молвишь, дурень? Неровен час, за такие слова и тебя заодно по сибирской гулевой пустят!

— Не я первый, не я и последний! — не унимался смелый ковач. — Эй, глянь-ка сюда, сколь тут припасено для нашего брата, мужика, веселых затей! — он озорными глазами показал в угол.

Там грудой лежали тяжелые ржавые рогатки, дубовые обтертые колодки, ошейники с гвоздями, на которых засохла кровь.

При виде этих орудий, предназначенных для истязания непокорных крестьян, Аносов поморщился.

— Что, барин, не по нутру наши изделия? — насмешливо спросил кузнец.

— Не по нутру! — признался Павел Петрович. — Такой мастер, как кузнец, и, помилуй бог, куда твое умельство уходит! — сказал он с горечью, и молодой ковач уловил его тоску, понял Аносова и откликнулся сердечно:

— Это верно, на всем белом свете нет лучше нашего ремесла! Не зря кузница в селе на первом месте! Эх, барин, и мастера у нас тут — на всю Россию поискать! — вдохновенно вымолвил он. — Не зря о ковачах толкуют, что блоху подковать могут… Мне такое самому не доводилось, а вот скорлупу с куриного яйца, изволь, очищу молотом и белка не коснусь! Глянь-ко! — он схватил кувалду и крикнул товарищу: — А ну, давай!

Молот описал мощный полукруг и крепко ударил по раскаленной поковке. Удар отличался меткостью и точностью. Ковач ковал, и слух его обостренно ловил звон металла; он зорко следил за движениями своего напарника. Синеватые искры метелью летели из-под молота, слепили ярким сиянием, веселили сердце игрой.

«Эх, чародеи мои, чародеи! — со вздохом подумал Аносов. — А что они делают? И кто в этом виновен?»

— Эй, вы, там! — зычно крикнул в кузницу унтер, и сердитое усатое лицо его появилось в дверном просвете. — Кончайте, что ли!

— Изволь, готово! — брякнул цепью ковач и опустил ее в бадью со студеной водой. Миг, — и взвился пар, зашипело раскаленное железо, и снова наступила тишина.

Кузнец вынул мокрые кандалы и подал их конвойному.

— Получай монисто! Эх, служивый! — он не договорил, безнадежно махнул рукой и отошел прочь…

Через несколько минут за стеной кузницы раздалась грубая команда, а вслед за этим загремели кандалы.