Евгений Фёдоров - Ателис

Маленький неизвестный, злобно озираясь, вкрался в кабинет, вытянул папку из мёртвых пальцев и, ухмыляясь, сгинул прочь.

По ту сторону экрана переглянулись.

– Ну, вот так, – пожилой следователь закрыл ноутбук. – Узнаёте его?

Бен потеребил мочку уха и отрицательно помотал головой.

– А что было в папке – знаете?

– Нет. Но могу предположить, ноты, – прозвучал недружелюбный сарказм.

– Ноты? – изумился следователь, и, словно спохватившись, озарённо протянул, – ах но-о-оты. Ну да, да, конечно.

Он помедлил ещё минуту и поднялся.

– Благодарю вас, мистер Грейси. Ещё раз соболезную.

Следователь поднял ноутбук с огромного полукруглого стола, направился к выходу и, повернув дверную ручку, обернулся в задумчивости.

– А как полагаете – лично вы – стоит ли эта папка… убийства?

– Может быть, – губы Бена дрогнули и поджались.

Понимающе кивнув, следователь бесшумно покинул комнату. Бен вынул из ящика отцовского стола коробку доминиканских сигар и, откинувшись, утонул в огромном кожаном кресле. В нём, сделанном когда-то под особый заказ, днём ранее нашли тело Говарда Грейси, композитора и основателя могучей «Пятёрки Атели́са».

Экспертиза довольно скоро назвала возможной причиной смерти отравление, но ни единой зацепкой, кроме записей с камер видеонаблюдения, следствие не располагало.

Съёмка же свидетельствовала о том, что арти Грейси, вернувшись домой накануне вечером и наскоро поужинав, по обыкновению проследовал в кабинет, где, усевшись в кресле и вынув из стола синюю папку с золотой каймой, стал медленно пролистывать её, дирижируя в воздухе. Между второй и третьей страницами он на мгновение замер, расстегнул ворот рубашки, схватился за сердце, попытался подняться и рухнул в хрустнувшую кожу кресла, прижимая папку к груди, как единственное, безнадёжно больное дитя.

Спустя всего несколько минут неизвестный похитил её из остывающих рук великого арти.

Кадры с прочих камер ничуть не обогатили следствие: похититель как проник в дом, так и покинул его – через парадный вход.

Тело арти Грейси обнаружила утром мать Бена. Не застав супруга в постели, но зная его обыкновение засыпать в ночном кабинете за работой, она вошла к нему – вместе с рассветом и свежим кофейным ароматом. Через мгновение похожий на ворвавшийся в явь кошмар крик матери разбудил Бена.

Видеозаписи, немедленно изъятые тем же утром, и принёс вернуть Бену следователь. Когда дверь за ним, тихим и тактичным, точно так же затворилась, Грейси-младший, раздымив сигару, заскользил глазами по кабинету, тотчас наполнившемуся слоистыми, вобравшими полуденный свет облаками.

Столетний белый рояль, не имевший собратьев не только в Атели́се, но и за его границами, терпеливо молчал в ожидании новых созвучий. К стене напротив огромного окна пробивались сквозь сигарный дым десятки солнечных зайчиков, пускаемых стеклом рамок, за которыми сияло признание. Кубки и статуэтки с другой стены сверкали величием первой гордости Ателиса – Говарда Грейси.

Меряя взглядом это великолепие, Бен в тысячный раз отдался грёзам. Что стало бы с ним, родись он сам великим арти! Как утопал бы он в лавах оваций, ловя на себе сахарные взгляды женщин, принимая поклоны высокочинных мужчин, теряющих несломляемое достоинство перед ним – Беном Грейси, властителем музыки и кукловодом человеческих душ!

Но нет, не откроются перед ним, сыном глубочайшего мастера, эти двери. Сыну того, чей высокий лоб украшала метка арти – шрам на месте родимого пятна, отметины пришедшего в мир нового гения, сыну несравненного Говарда Грейси, основателя «Пятёрки Ателиса», не познать всего этого – никогда.

Пепел упал с сигары на лакированную поверхность стола, и в тот же момент в кабинет вошла мать.

– Бен, милый, обедать.

Он перевёл выключенный взгляд на её розовое, с припухлостями, лицо.

– Что? Ах, да, да… Спасибо, мама.

Скуластая домработница Герба, нанятая в дом три месяца назад, уже собрала вторничный обед, в точности каковой значился на сегодня. Мать Бена, Мария, сама составляла недельное меню в конце каждого месяца, всякий раз проявляя беспримерную интуицию и безупречное знание вкусовых предпочтений семейства, зачастую крайне неочевидных.

Обед, обыкновенно сдобренный благодушным семейным общением, приправленный шутками различной остроты, прошёл в тяжёлом безмолвии. Герба покачивала стянутыми в хвост чёрными волосами под белым чепцом, цокая тарелками и журча чайными струйками. Звуки эти непривычно заполняли тугость воздуха, пульсировавшую тоскливым постукиванием настенных часов.