Булат Окуджава - Подвиг № 2, 1987

Не облегченно-приключенческая, но нравственная сторона истории составляет главный предмет интереса и изучения Юрия Давыдова. Именно она занимает главенствующее место в поэтике каждой его книги. Повесть «Завещаю вам, братья…» не исключение. Очевидно — весь ее многоплановый композиционный каркас задумывался и возводился автором с единственным намерением: по возможности точнее и полней донести до сегодняшнего читателя не только правду о гражданском подвиге наших предшественников, но и живой отзвук их печалей, чаяний и поисков, отзвук их подвига нравственного, подвига души…

Не случайно «соавторами» повествования Юрий Давыдов сделал двух близких Михайлову людей, не являющихся, однако же, прямыми сообщниками революционного его подвижничества: сейчас уже забытого литератора прошлого столетия, хранителя секретных портфелей «Народной воли» Владимира Рафаиловича Зотова и связанную с Александром Дмитриевичем многими годами романтической полудружбы-полулюбви, молодую женщину Анну Ардашеву. (Книга, собственно, и строится как рассказ Зотова, перебиваемый время от времени пространными извлечениями и выдержками из тетрадей Анны Илларионовны.) Именно голоса этих героев-«соавторов» привносят в повесть особую психологическую многомерность и ту этическую остроту, которая как раз и позволяет нам, живущим через сто с лишним лет после описанных событий, стать непосредственными их участниками, ощутить личную причастность страстям и борениям обыкновенных людей с необычными судьбами.

С другой стороны, творческий союз прозаика с друзьями революционера позволил высветить героя во весь рост, показать притягательность и значение его личности не только для товарищей по организации, по совместной борьбе, но и для простого честного человека, живущего гражданскими печалями своей отчизны и своего времени.

Вглядимся: несхожесть обоих «биографов» Михайлова совершенно очевидна.

Владимир Рафаилович Зотов — пожилой писатель, прекраснодушный гуманист и либерал, весьма далеко стоящий от «террорных» методов народовольцев и принадлежащий к той категории людей, которые, даже будучи втянутыми в общую схватку, обязательно оказываются над нею; Анна Ардашева — хотя и не безоговорочная, но все же единомышленница, сподвижница Александра Дмитриевича.

Сближает же этих во многом разных людей привязанность и любовь к Михайлову, преклонение, порой неосознанное, невольное, перед его удивительной цельностью характера, перед его стойкостью, способностью полностью подчинять свою жизнь делу, идее, однажды и навсегда избранной для себя путеводной:

«Он был в организации, она была в нем. Поразительная слитность. Других примеров не знаю. Знала преданных, верных, убежденных, стойких. Но сквозил просвет, пусть тонкий, как волос, но просвет между своей личностью и той совокупностью личностей, которая и составляла организацию.

Умудренные опытами жизни, русские крестьяне видят в мужицком миру олицетворение общественной совести, высоких побуждений: „Мир велик человек!..“

Вот так Александр Дмитриевич в его отношении к организации: …И опять — „отношение“: как это блекло. Нет, любовь не к отвлеченному, абстрактному, а к совершенно реальному, как бы и не к совокупности личности, а к новой Личности, возникшей из совокупности…»

Наверное, эти мысли и удержали Анну Ардашеву в тот момент, когда она было решила перейти из «Народной воли» в плехановский «Черный передел». Решила не случайно. Народовольцы организовали, с целью убить императора, взрыв в Зимнем дворце. Александр И тогда чудом уцелел. Однако при взрыве погибло множество ни в чем не повинных солдат Финляндского полка, несших в Зимнем караульную службу. Непредвиденная нелепость? Трагическая случайность? Вроде бы да. А если взглянуть иначе, террор не мог не привести к многочисленным и бессмысленным жертвам. По самой сути своей он как бы даже подразумевал их. Народовольцам — и Михайлову, как одному из их идеологов, — казалось: благая цель способна оправдать если не все, то многие, зачастую крайние средства. С такой позицией, с такой тактикой никак не хотела и не могла согласиться Анна Ардашева. И все же она осталась в организации. Осталась, хотя любые формы насилия претили ей. Магнетизм личности Александра Дмитриевича оказался сильнее ее принципов.

А что же Зотов? Как должен был он, рыцарь и радетель высокой этики, добролюбивый духовный странник и мыслитель, оценивать случившееся? Что мог он чувствовать, видя результаты деяний своего друга и вдохновляемой им организации?