Булат Окуджава - Подвиг № 2, 1987

Памятуя об «Ужо тебе!..», не будем, однако, толковать привычное определение буквально. Не о «маленьком человеке», а о свободной, раскрепощенной личности помышлял Белинский, погружаясь в мир пушкинской поэзии, вдумываясь в судьбы ее героев: «Есть много родов образования и развития, и каждое из них важно само по себе, но всех их выше должно стоять образование нравственное. Одно образование делает вас человеком ученым, другое — человеком светским, третье — административным, военным, политическим и т. д.; но нравственное образование делает вас просто „человеком“… Хорошо быть ученым, поэтом, воином, законодателем и проч., но худо не быть при этом „человеком“; быть же человеком — значит иметь полное и законное право на существование и не будучи ничем другим, как только „человеком“».

Раздумья одного из величайших умов эпохи, в которой жил и действовал «бедный Авросимов», воспринимаются своего рода смысловым ключом, скрытым тезисом всех исторических романов Булата Окуджавы. Ведь испытание на честность и совестливость, которое проходит в них «просто» человек, — незыблемая первооснова «нравственного образования» личности, фундаментальная опора ее гражданских и гуманистических устремлений, патриотического самосознания. Постижению и утверждению этой непреходящей истины служит историческая память, которую писатель возвращает своим сегодняшним читателям.

В. Оскоцкий

Юрий Владимирович Давыдов. Родился в 1924 году в Москве. В 1942–1949 находился на воинской службе. Участник Великой Отечественной войны. Учился экстерном на историческом факультете Ленинградского университета. Печататься начал в 1945 году. Перу Ю. Давыдова принадлежат исторические романы и повести «Глухая пора листопада», «Судьба Усольцева», «Соломенная сторожка. (Две связки писем)», «Завещаю вам, братья…», «На Скаковом поле, около бойни…» и другие. Произведения Ю. Давыдова переведены на несколько иностранных языков.

Есть в одной из исторических книг Юрия Давыдова — романе «Соломенная сторожка» — примечательное место, выбивающееся вдруг своей интонацией, своим настроением из общей ее стилистической тональности. Вот оно:

«Все пройдет, все минется. Купишь справочник, толкующий названия географических пунктов, — просветишься: на Лисьем-то носу, оказывается, „прекрасный пляж“ и „отель на 400 мест для иностранных туристов“, и еще, и еще разное. Да только не прочтешь, кто и когда принял смерть там, где нынче „ведется большое жилищное строительство“. Все пройдет, все минется. Роскошным прогулочным теплоходом плыл я из Перьми в Ленинград, флаг не был приспущен на траверзе Шлиссельбурга. Хором грянуло: „А молодой туристке дома не сидится, она берет туриста и едет веселиться…“ Пройдет все и минется». И забудется — невольно угадываем мы в подтексте.

Неужели же так?

Не хочешь соглашаться с этим — соглашаешься. Невольно проникаешься авторской грустью, поддаешься интонации и согласно в такт минорной мелодии киваешь: да, мол, пройдет все, все минется. И вдруг точно спохватываешься — не странно ли слышать столь горькие, болью исполненные слова от человека, от писателя, свою жизнь и творчество посвятившего утверждению как раз второй, завершающей и светлой части знаменитого высказывания героя Достоевского — старца Зосимы: «Все минется, правда останется».

Но, наверное, именно писателю-историку, как никому другому, дано почувствовать и осознать: сколь мало знаем мы о прошлом, как редко обращаемся к нему. «Не скажу: „минувшее“, не скажу: „былое“ — то, что неотступно движется вслед за нами, да мы-то редко оглядываемся, еще реже задумываемся…» — замечает в другом месте Юрий Давыдов.

Так что пожалеть, поскорбеть, прямо скажем, есть о чем. Есть на что посетовать. То ли уж свойство человеческой памяти таково, то ли еще что, только едва ли не любое значительное, даже ключевое событие, течением времени удаленное от нас лет этак на сто (и хорошо еще, если не на меньше), как-то само собой утрачивает для нашего духовного (а точнее, может быть, сказать, недостаточно духовного) сознания свое этическое содержание, нравственную остроту.

Нет, мы, конечно, стараемся быть добросовестными с историей, стараемся выглядеть объективными. Учитываем «расстановку общественных сил», бесстрастно, с «академическим» хладнокровием припоминаем, если требуется, в самых общих чертах исторические факты и реалии и выносим «объективный» приговор, от которого самим нам, честно говоря, ни жарко ни холодно. Чувства наши вряд ли всколыхнутся. И душа скорее всего останется безучастной. Быть-то все это было. Да когда-то! Совсем другие дела нас сегодня заботят, совсем иное занимает и волнует.