Галина Шестакова - Малахольная

Когда сын уснул, на Санию накатили все чувства разом. Она тихонечко завыла, кусая губы, чтобы не разбудить сына.

Утром побежала в контору клянчить денег. Мастер Оксана, строгая хохлушка, сказала:

– У тебя часов мало отработано, Саня. Я поговорю, конечно, но обещать не могу.

Потом посмотрела жалостливо на нее – за ночь и без того худая Сания вся заострилась, ломаные линии лица еще больше выступили, и проявилось бабкино – азербайджанское, жесткое и угловатое.

– Держись, Саня, – похлопала Оксана по руке и через полчаса уехала к директору просить за Санию. – Завтра выходи на работу, слышишь? Тебе ребенка кормить надо.

Потом Сания поехала в двенадцатый кабинет. Молоденький следователь, которому еще все интересно, смотрел на Санию изучающе.

– Ну, гражданка Соболева, рассказывайте, что случилось.

Сания покорно рассказала следователю. Все подробно. Ответила на все вопросы. Но следователь не верил, видно было. Знал про грешок Сании.

– Вы же, гражданка Соболева, не так давно освободились. И сидели по статье 115 в части 2. Два года.

– Да, гражданин начальник, – Сания сгорбилась. – Нанесение телесных повреждений с обстоятельствами. Освобождена досрочно. За хорошее поведение.

– Опять, наверное, приревновали сожителя своего? – усмехнулся следователь. – С чего бы он в петлю полез? Если, как вы говорите, все у вас хорошо было?

– Не знаю. Пришла, он висит. Я его любила, гражданин следователь.

Тут на Санию опять накатило. Придавило свинцом. Она завыла тоненько от бессилия.

– Любила я его! Любила! – она захлебывалась, комкая в руках белую в катышках акриловую шапочку. – Любила! Он же все знал про меня и замуж звал! И любил меня! И сына моего! А я, дура, все не верила ему…

– Ну, ну, Соболева! – следователь испугался, побежал к чайнику и, расплескивая воду, наполнил чашку. – Выпейте. Все утрясется. Вас же никто не обвиняет!

Сания пила, чашка била фаянсовым боком по зубам, вода выливалась на шапку и джинсы Сании.

После этого все прошло как в тумане: беганье по инстанциям, справки, договориться, решить, морг, похороны, поминки.

Свекровка не помогала, смотрела исподлобья с ненавистью и шипела «падла» и «жерножопая». Но из дома не гнала. Сания ходила на цыпочках, старалась не злить ее, лишь бы не выгнала.

После девятого дня Сания сдалась. Собрала в мятый чемодан пожитки и приготовилась уйти. Села у стола, дожидаясь сына из школы, руки на коленях – красные, натруженные. А перед глазами так и стоит записка: «Я сам». Дело следователь закрыл, сказал, не волнуйтесь, гражданка Соболева, нет состава преступления.

Сания провела рукой по облупленной клеенке. А на полу до сих пор видно пятно от мочи, чуть более светлое, чем краска вокруг. Что за жизнь такая… непутевая. Она полюбила – в тюрьму попала. Ее полюбил – умер. Только после его смерти она поняла, что всю жизнь одного Вовку и любила.

– Собралась? – в комнату вошла свекровка.

– Все одно выгонишь, – вздохнула Сания. – Ненавидишь ведь меня.

– И куда с пацаненком подашься?

Сания провела еще раз по клеенке, когда-то они покупали ее вместе с Вовкой.

– Оксана разрешила в бытовке пожить.

– Зимой? – свекровь хмыкнула. – Ну, ну… не жалко сына?

– Жалко, не жалко, жить негде, – Сания все смотрела на клеенку. Цветы поблекли, а были когда-то яркие и радостные.

– Вот чего, Сания, – свекровка первый раз назвала ее по имени, – оставайся. Вовка любил тебя. И сына твоего, – она вздохнула. – Мечтал все, что ты ему родишь. Не случилось.

Сания молчала и слушала. И плакала. Не стесняясь.

– У меня нет никого, – продолжила свекровь. – Что ж мы будем одно горе по разным углам мыкать. Расписаны, не расписаны вы были – не важно. Жили как муж с женой. Все одно семья. Вот и будем семьей жить.

Добрая я и нежная.

И мужчин люблю.

И замуж хочу.

Периодически.

Когда ноготь там сломаю при починке карбюратора своей машины или перфоратором стену пробить не получается.

Да шучу.

Не только из-за этого замуж хочу. Нежности хочу и ласки.

И перфоратор тяжелый, мне его не удержать.

Хочу нежности и ласки. И готовить своему единственному и неповторимому. И кормить его. И сидеть, подперев щеку, и смотреть на него большими оленьими глазами. Глаза-то у меня, как у Бэмби. Любого до печенок продерут. Поэтому за очками обычно прячу. А то поймут не так…

Родители меня начали этим замужеством еще со школы прессовать. Замуж надо, замуж надо. Мальчика надо хорошего и из семьи хорошей. Ты, мол, сама не сильно умненькая, поэтому мальчика надо умного, чтобы детки нормальные получились. Мама особенно переживала: