Галина Шестакова - Малахольная

Вовка лежал в луже собственной мочи, и сейчас до Сании, наконец, дошел запах, мертвенно-холодный и резкий. Заболел порезанный палец. Она стояла и никак не решалась спуститься вниз. Смотришь сверху – и как бы это к тебе не относится. Там, внизу, смерть и слезы свекрови. И с этим надо что-то делать, а сил нет.

Свекровь перестала завывать и ухватила Санию за штанину:

– Слазь, падла! Надо милицию вызывать.

Сания подчинилась, спустилась со стола на пол, к грязному сапогу прилипла записка Вовки. Сания села на стул, осторожно отлепила записку и прочитала еще раз.

«Ни кого не винить. Я сам».

Ничего не изменилось. Только записка была вся в следах сапог Сании.

«Я сам», еще раз прочитала она. Сам. Зачем?

Сам залез в петлю. Зачем?

Что плохо-то было? Ну, пил помаленьку. Работа была. И Сания его любила. Любила ведь?

Сания сидела и тупо смотрела на записку. Свекровь выла и тыкала в нее старой облезлой «Нокией».

Любила. Не сразу, правда, любовь эта пришла.

Жить-то начали сразу после школы. Сания после восьмилетки пошла в ПТУ. А Вовка работал грузчиком. Но Сании все было тесно с ним. Чувств хотелось. Любви какой-то сильной, как в кино. А любви не было. Секс был. А любви…

Потом встретила Игоря и влюбилась. Без памяти. Все бросила. И Вовку, и ПТУ. Бегала за Игорем как собачка, в глаза заглядывала, все одобрения ждала. А как забеременела, он бросил.

А через неделю увидела его с новой бабой. Красивой, блондинкой. Она все смеялась, смеялась. В ярком цветастом платье. Волосами встряхивала, губки яркие то сжимала кокетливо, то облизывала розовым языком. Игорь смотрел как завороженный на губы и язык. Ходил за ней как привязанный и искал одобрения. Руку ей подавал. Пиджак на плечи накидывал, а она его сбрасывала в пыль.

Сания не выдержала и бросилась на нее. Хотелось разбить ей лицо. Разодрать в кровь, чтобы не смеялась больше. Убить ей хотелось. Никогда не думала, что способна на такое. Еле оттащили. Не помнила она себя тогда. А Игорь даже разнимать не бросился. Стоял и кричал, что Сания дура истеричная.

После того как сын родился и подрос немного, Вовка ее уговорил опять вместе жить. Любил он ее. Сания это только потом поняла. Разве ж мужик возьмет бабу с чужим ребенком, да еще бросившую его ради другого? Точно любил.

А сейчас он лежит в луже мочи, и все, что от него осталось, – записка «Я сам». Зачем?

– Да звони ты! – свекровь трясла Санию за плечи.

Сания послушно взяла телефон и набрала номер.

– Полиция, – устало ответили.

– Умер… – больно выговаривать это слово. – Вовка умер, – Сания посмотрела на свекровь. – Лежит в моче весь.

В трубке помолчали немного и сказали:

– Скорую надо вызывать сначала.

– Чего ее вызывать-то. Повесился он, – Сания удивилась. – Не дышит. Синий весь.

– Адрес, – сказали сухо. – Ничего не трогайте до приезда полиции.

Потом приехали три человека. Им было наплевать и на Санию, и на Вовку. Писали, спрашивали, фотографировали. А Сания все сидела с запиской, пока ее не отобрали. Сказали, в дело надо подшить. Дело-то уголовное, раз самоубился. И на завтра вызвали в двенадцатый кабинет.

Потом увезли Вовку в морг. Приказали из комнаты выйти, повозились и вынесли большой черный пакет. Сания зашла в комнату. Пусто и страшно. Весь пол в мокрых следах. То ли от снега с улицы, то ли лужу мочи растащили.

Сания вымыла всю квартиру с хлоркой, потом подъезд. Потом посуду. Потом сына.

Сын засыпал уже в ванной, стоя под душем. И все разговаривал. Голенький и смешной. Похоже, так и не понял, что папы Вовы больше нет.

Свекровь все время ходила за ней и бубнила:

– Жерножопая, уморила сыночку моего.

– Русская я, сколько тебе говорить, – вяло отбивалась Сания. – Бабка моя, да, азербайджанкой была. Все остальные русские. И я русская.

– Жерножопая падла.

Сания все делала автоматически, главное, быть занятой и не думать.

Не думать, где они теперь с сыном жить будут. С Вовкой не женаты. В квартире она не прописана. Своего жилья нет. Свекровка, как пить дать, выставит прямо завтра на улицу.

Не думать, на какие деньги Вовку хоронить. Денег нет. Перед Новым годом все получила на праздник. А Вовка, Вовка… где теперь его зарплату искать?

«Горе, какое горе», – подумала Сания. Слово-то смешное какое-то, как два камня-голыша во рту перекатывается, стукаясь друг об друга.

Горе.

Горе ломает человека. Обрушивается, накрывает тяжелым ватным одеялом, не пропуская ни радости, ни солнца. Человек мечется, задыхаясь под этой свинцовой ватой, не веря, что в жизни может быть по-другому.