Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

В Астрахани Степан Тимофеевич убедился, что привлечь в войско даже бедных детей боярских ему не удастся. И воевода Прозоровский со старшим сыном был сброшен с башни. Рассказывали, будто в последнюю минуту Разин о чем-то спросил его, но воевода только головой качнул…

Младшего сына Прозоровского, подвешенного за ноги, Разин по просьбе митрополита Иосифа велел снять и вернуть матери. Перед отъездом из Астрахани он совершил последнее доброе, но и лукавое дело. К нему явились стрельцы и солдаты во главе с Грузинкиным и Ветчиной, потребовали избиения дворян, богатых горожан. Он понимал их опасение и злобу, но не разделял их. Он сказал: «Я ухожу в Россию. Пока я здесь, вы дозволения на душегубство не получите. После меня останется Василий Ус. С ним и толкуйте, как он решит».

Митрополит Иосиф, узнав об этом, вспомнил о Понтии Пилате. А что он мог — тот же Пилат — перед разгневанной толпой?..

Завечерело. Все тяжелее наползали струги на встречную струю, словно она, густея от закатной крови, не принимала их обводов. Среди гребцов преобладали пленные стрельцы. Их приходилось караулить по ночам. Часть войска пробиралась берегом, пешком. Лошади пали от бескормицы или отогнаны калмыками. С оружием тоже было скудно. После последнего царицынского круга мало осталось привычных к войне донских и запорожских казаков, их заменили люди, не нюхавшие зелья и железа.

Зато они же и развернули войско на север.

Последний круг в Царицыне решал — каким путем идти. Короткая дорога через Воронеж была бы избрана любым военачальником. Разин на кругу глотку сорвал, доказывая казакам, что только скорым натиском можно застать врасплох изменников-бояр. Казаки возразили: «Дон — наша коренная река-кормилица. Коли пойдем к Воронежу, неволей разорим донские городки и запустошим земли, отколе получаем хлеб. Надо итти по Волге». Словно они не верили в конечную победу. Другие подтвердили: «Тамбов, Коротояк и прочие городы многолюдны, дворян там много, нам их не взять!» Он не сумел убедить их, что, разрушая основы государства, смешно оглядываться на донские городки.

Провожая обоз с частью казны на Дон, Разин долго смотрел, как он уходит по Переволоке. Какая-то расслабленность тогда напала на него. Он чувствовал, что совершает ошибку — одну из тех неизбежных ошибок, на которые обречен головщик, не сумевший управиться с ватагой. Он тогда впервые подумал о своем войске так обидно: ватага…

Еще кричали на кругу: «Волга — казацкая река! Возьмем Нижний Новгород, Казань сама падет. А зазимуем в Нижнем, поставим Никона на патриаршество, снова станет тихо на Руси!»

Он обошелся бы без Никона. Он видел много смертей, но ни разу не приоткрылась ему поповская тайна посмертной жизни. То же он высказал однажды и о браке: «Неважно, поп нас обвенчает, али сама любовь — вокруг вербы». (С каким злорадством донесли об этом в Москву!) Но чтобы человеку решиться на немыслимое, небывалое, ему кроме отчаяния и ненависти нужна духовная — душевная — опора.

«Кабальные да опальные» находили ее в опальном патриархе. Имя его могло не только увеличить войско Разина, но и укрепить тех, кому недоставало веры в земную правду. Они хотели, чтобы не только страдания людей, но и понятный, объясненный попами бог стоял за них.

Потягиваясь и разминая поясницу, Разин с бесовской своей ухмылкой оглядывался на разукрашенный, словно пасхальное яичко, струг. В нем плыл скоморох, изображавший патриарха Никона. Борта у струга были выстланы черным бархатом, в отличие от другого, шедшего под усиленной охраной и выстланного алым. Там ехал сам «царевич Алексей» нечаянно спасенный донскими казаками от бояр. «Нечай!»

С попом, изображавшим Никона, все было просто и нелюбопытно: его подпаивали в меру, он только за нуждой и вылезал на кич. Зато «царевич Алексей»…

Взяв Астрахань, казаки захватили семейство князя Каспулата Черкасского — того самого ловкача, что приезжал на Дон перед персидским походом Разина и хвастовством своим, самоуверенной повадкой довел Степана Тимофеевича до злых, бессильных слез. У Каспулата подрастал сын Андрей, уже вошедший в возраст новика, готового к военной службе, — лет пятнадцать. Был он красив — в отца, выглядел не по возрасту степенно, воспитан по-княжески, знал обхождение, но был неграмотен. Увидев его рядом с трепещущим, униженным отцом, Разин велел одеть Андрея в белую однорядку и шитый серебром кафтан. А Каспулату заявил, едва ли не впервые в жизни испытывая мстительную сладость, сам сознавая мелочность расплаты, но не умея удержаться: «Столь высоко твой род еще не возносился, князь! Целуй мне руку, я твоего сына в царевичи возвел». На струге дьячок учил «Нечая» начаткам грамоты.