Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

Как же упруга воля человека, если после всего он заново сумел собрать умственные силы и изготовиться к беседе-спору.

Вошел князь Долгоруков. В его руке была бумага — исписанная и местами будто перечеркнутая. Он передал ее писцу, тот принял бережно и больше не садился.

— Тебе, вору, — сказал Долгоруков с заметным сожалением, — сам государь изготовил вопросы. Восчувствуй и отвечай по правде!

Разин смотрел на царскую записку. Длиною она была с ладонь, а в ширину заметно уже. Писец наморщил бледный лоб: почерк царя был неразборчив. Разин не дал ему начать:

— Отвечу… самому великому государю!

Палач взглянул — не ударить ли за дерзость. Долгоруков ответил равнодушно:

— С тобой, вором, и мы-то зря беседуем. Чти!

Писец не был предупрежден, нужно ли ждать, когда Степана Тимофеевича пыткой принудят отвечать на каждую статью. Поскольку Разин только ухмылялся пренебрежительно, а Долгоруков, не давая знака палачу, нетерпеливо встряхивал крупной плешивой головой, писец прочел несколько первых статей с малыми перерывами:

— О князе Иване Прозоровском и о дьяках, за што побил и какая шуба… Как пошел на море, по какому случаю к митрополиту ясырь присылал… Для чево Черкасского величал, по какой от него к себе милости… И кто приказывал с Лазарком, что Долгорукой переводится…

Лазарка Тимофеев был разинским лазутчиком в Москве, он первым сообщил, что Долгоруков назначен воеводой. Но неужели царь действительно хотел именно это знать — с кем связан Тимофеев, что за история с Прозоровским и шубой, которую он вымучил у Разина? Где те тяжелые вопросы, о которых думалось Степану Тимофеевичу в долгой дороге и которые не могли не занимать всякого государственного человека? Тем более — царя!

— За что Никона хвалил, а нынешнева бесчестил? За что вселенских хотел побить, что они по правде извергли Никона? И старец Сергей от Никона по зиме нынешней приезжал ли?

Еще статья — для того только, чтобы уличить давно низвергнутого патриарха. Да разве мало государю проклятия Никона, куда уж уличать его.

Разин молчал — скорее изумленно и печально, чем озлобленно. Он так давно, серьезно готовился к этой, хоть и заочной, беседе с государем. А говорить-то оказалось не о чем. Царь спрашивал о Каспулате, где он, и видел ли жену, когда на Симбирск шел.

Разин сжал искусанные губы, прикрыл глаза. «И эти нами правят», — успел подумать, прежде чем новое страдание вошло в него.

Оно было не тяжелее предыдущих — палач работал без задора, опытный Долгоруков не ждал признаний, и приговор назавтра был заготовлен: казнить злою смертью — расчетвертовать. Но в новых муках не осталось просвета ожидания. Только тугая злоба и презрение к царю. Какой обидный, безнадежный, вековой обман! Им утешались тысячи гонимых: мы-де страдаем от изменников, а сильная держава живет под милостивой рукой царя; он просто многого не знает, но по сути самодержавство есть благо для России, без него — гибель всем! Не это ли мечтание о великом государе околдовало и обуродовало души русских людей — верней, чем дьяки и бояре с их откровенным стяжением и властолюбием? Когда, зачем мы променяли его на древнее, исконно русское мечтание о вольной жизни?

Открыть глаза…

Плескали воду на лицо и грудь. Прохлада входила в горло, будто лежал на волжском бережку. Несли куда-то, и не жгли, не били. За стенкой или в сердце с каким-то черным, нечестивым весельем заиграли песню про жену — убийцу мужа: «Ну, невестушка, чья же кровь-то здесь набрызгана, ах, набрызгана…»

Рассказывали: Разин выслушал приговор спокойно, перекрестился и лег на плаху. Его зажали между бревен… Площадь была оцеплена самыми верными войсками.

Рассказывали: только иностранцев и голодных псов пустили в оцепление. Псам после казни кинули… Об этом гнусно говорить, как было гнусно, верно, и иностранцам, когда на них, по их словам, брызнула кровь. Так близко подвели их к страшному помосту, показывая, что отныне в русском государстве станет тихо.

Рассказывали: Фрол, увидев, как обрубают брата, закричал: «Слово государево!» Степан, уже безрукий, захрипел ему: «Молчи, собака!» Фрола увели.

Шептали: Фрол обещал боярам показать место на Дону, где Разин закопал прелестные письма, книгу и город, резанный из кости. В письмах и книге говорится, как добыть свободу, устроить жизнь. А город костяной зачем? Это потом откроется.

Знали, но русские уже боялись говорить, болтали немцы: до чтения приговора Разин спросил стрельцов, верят ли они, что его казнят. У них за спинами, в толпе, скрывается еще много Разиных, скоро они объявятся.