Сергей Григорьев - Берко кантонист

Берко помнил день, когда, повинуясь внезапному огненному порыву сына балагулы, ребе Шезори и другие воротилы еврейского общества отпустили Арона Люстиха, а Берко был отдан в распоряжение кагального сдатчика рекрутов. В тот день Лазарь Клингер воздел руки к небу и прокричал над сыном:

— Ты умер для нашей веры, для нашего народа, для семьи и для самого себя!

Слова Лазаря прозвучали для Берка проклятием. И сейчас они еще звучат в его ушах, но и теперь на каждое заклятие отца сын отвечает:

— Нет, отец, нет, нет, нет! Нет, я не умер для веры! Нет, я не умер для народа! Нет, я не умер для тебя, отец! И я жив сам…

Конечно Лазарь Клингер если бы и узнал Берка, то не признал бы и, сжимая кнут в руке, прошел бы мимо. Да и узнать Берка теперь можно только по темным, словно вишни, запавшим глазам. Глаза остались те же. Берко был худ и раньше, а теперь он был — живые мощи. О пейсах — локонах, которые ниспадали, виясь по вискам, из-под ермолки, — теперь не было и помину: голова Берка была на первом же роздыхе острижена барабанщиком под гребенку. И ермолки не было давно — вместо нее на стриженой голове Берка болталась непомерная старая солдатская фуражная шапчонка; ноги Берка вместо туфель были обуты в «поршни», вроде лаптей, из сыромятной кожи, а вместо чулок обернуты онучи; труднее всего было Берку расстаться с памятью матери — своим старым кафтаном. А пришлось. Скоро вслед за Конотопом провожавший этап унтер-офицер сказал евреям:

— Ну, вы, «не вроде», слухайте меня. Дальше жидков немае. А куда придете, так ваше барахло никто и смотреть не захочет. Послухайте моего совета: продавайте здесь, а что выменяете, на месте продадите. В батальоне вас оденут во все казенное… А кто не скинет, так покается: в первой деревне ребята камнями закидают — там жид в редкость будет.

Рекрута заплакали. Иван Павлыч сказал:

— У меня обычай не пороть . А если реветь — выпорю всех на воздусях. По шляху березы — имейте это в виду.

Тогда в этапе было еще только семеро «не вроде» — все евреи. Все послушали совета начальника этапа. Берко, скинув кафтан, первый день ходил будто голый в своем новом платье, напоминая шагом переодетую в мужское платье девочку. Когда этап вышел в ту сторону, где «жидков немае», то шестеро из «не вроде» удивились, увидав, что седьмой сидит на подводе по прежнему в ермолке и не в своем кафтанчике, более опрятном, чем тот, который был на нем раньше. Это был Ерухим — мальчик лет девяти; он был сдан в этап последним, его еще не успели и остричь. Лицо у Ерухима в слезах.

— Видишь, — сказал сосед Берка по паре, — Ерухим не захотел снять кафтана, и его еще не порют! Чего же испугались мы?

— Кто испугался? И смотри: он плачет. Что с ним — мы его спросим в ростах [17] Роздых. .

В попутном городке, когда проверяли этап, унтер-офицер сказал воинскому начальнику, указывая на Ерухима:

— А вот это и царский крестник! Его приказано не в обычай в первобытном состоянии везти, чтобы все видали, что крестить везут. По-моему, зря это, чего народ дразнить?

Ерухим громко заплакал, а за ним завопили и все «не вроде».

— Эй, вы, жидовское отродье, молчать! Березовой каши не пробовали! — крикнул офицер.

— Приучаешь? Порешь?

— Не довелось пороть, — ответил Иван Павлыч, — поводу не давали: они совсем как овцы, хоть в воду загони — пойдут. Ну, а если до дела, то и царскому крестнику попадет.

Ерухим зарылся головой в тряпье, брошенное на подводе, и затих.

Когда этап вышел из города, Ерухим по прежнему ехал на подводе. Товарищи посматривали на Ерухима с гневным испугом.

— Я пойду спрошу его, — сказал Берко, — что, неужели он захотел креститься?!

— Не ходи! Не ходи! Ты знаешь, что надо сделать с ним? — залепетали в страхе рекрута.

— Да, но надо его сначала спросить, что это значит? Он обливается слезами.

Улучив минуту, когда конвойные заняты были ссорой между кандальниками, а этап остановился средь дороги, Берко подбежал к подводе и спросил Ерухима:

— Что значит «царский крестник»? Ерухим, ты решился на это? Тебя будет купать сам царь?

Ерухим затрепетал и лепетал сквозь слезы:

— Меня никогда, никогда не били!

— Что? Тебя не били дома, но ведь ты учился в хедере? Так тебя, наверно, колотил головой об стену меламед?

— Нет! Я не учился в хедере, я учился дома.

— Так что же?

— Солдат сказал мне, что меня забьют на смерть в батальоне. Да еще до батальона далеко. «Это я добрый, что не тронул никого из вас пальцем, — говорит он, — а чем дальше, больше будет битья. Если хочешь быть жив, крестись. Скажи, что хочешь быть царским крестником, — пальцем никто не тронет. Если тебя не били, то привычки у тебя к палке нет: дело твое конченное!» Меня никто не бил, Берко, — ну, я испугался, сказал, что хочу.