Сергей Григорьев - Берко кантонист

— Хорошего ты имеешь хавера, сын мои! Эти голодранцы требуют, чтобы я им отдала паспорт того бродяги. Довольно двух бродяг — он мне приводит еще этого шута. Они смеют говорить, что ты украл паспорт и отдал мне, что я дала тебе замок с двумя ключами. Разве ты не отдал оба ключа тому бродяге? Что это значит, Мойше, что это значит, сын мой!? Если ты взял паспорт — отдай сейчас же…

— У меня нет, мамеле, паспорта.

— Слышите, он говорит нет . Вы можете ему не верить, а я знаю, что он не соврет… Вот, слышу я, стучит балагула. Мойше, цыпленочек мой, сбеги вниз, пусть Лазарь сейчас же, не выпрягая, идет сюда, мы его спросим, что нам делать с этим паршивцем, его сынком?

Мойше юркнул за дверь мимо шута, который слушал все, что говорила Сарра Дезори, молча и серьезно. Когда ее сын выбежал, Сарра вытерла передником вспотевшее лицо, заплакала и упала на скамейку.

— В чем дело? — спросил Лазарь Клингер хриплым голосом. Казалось, что не только платье его, шапка и обувь покрыты серым бархатом пыли, но и внутри него до глубины существа все серо от пыли и утомления. — В чем дело, почтенная Сарра Шезори? Он не слушает вас? Или ленится читать с вашим сыном книги? Разве тебе, Берко, надоел хлеб от книги? Ты, может быть, захотел хлеба от кнута?!

В руке Лазарь Клингер держал кнут и слегка постукивал им по полу, подобно тому как рассерженный тигр бьет хвостом по земле.

Сарра Шезори отерла с лица и пот и слезы.

— Нет, Лазарь, нет! Лучшего хавера для своего сына я бы не желала. Но тот молодой человек, которого ты привез в прошлый раз, оказался бродягой, его взяли кагальные прислужники, — так теперь этот паршивец говорит, что мой сын украл у того бродяги паспорт. О, горе мне! За что такой позор на наше семейство, что скажет тебе папаша, Мойше, когда вернется из Каменца? Что скажут в синагоге? Что скажет ребе Элиа Рапопорт? Что скажет, ребе Иуда Адмати? Что скажет…

Плача, Сарра Шезори пересчитала всех почтенных людей местечка и даже прихватила кое-кого из окрестностей. Когда перечень почтенных лиц закончился, хозяйка заезжего двора замолкла, и все теперь сдали, что скажет или что сделает балагула Лазарь Клингер.

Балагула тяжело вздохнул, или вернее всхрапнул, подобно загнанной кляче, когда она под непрерывными ударами кнута наконец решается переменить аллюр шага и начинается отчаянное брыкание скачки.

Лазарь Клингер шагнул к сыну и поднял кнут. Берко жалобно крикнул и, присев на корточки, охватил голову руками. Кнут свистнул и опоясал тело Берко — раз, второй и третий. Берко молчал, только вздрагивал всем телом при каждом ударе. На четвертом разе кнут отлетел вместе с головкой кнутовища: оно сломалось.

— На этот раз, — сказал Лазарь Клингер, — новый кнут придется купить за ваш счет, почтенная Сарра Шезори.

— Об этом вы сами скажете ребе Шезори, когда он приедет из Каменца, — ответила Сарра Шезори, встала со скамьи и удалилась, ни на кого не посмотрев.

Лазарь двинулся за нею, но в двери ему преградил дорогу Пайкл. Лазаре в изумлении отпрянул: шут приставил ребром к носу ладонь раскрытой руки, и правая половина лица у бадхона Пайкла смеялась, а левая плакала: в левом его глазу набрякла крупная слеза, и вот-вот покатится по щеке.

— О чорт! — вскричал балагула. — Что это значит?

— Это значит, почтенный ребе Клингер, что половина моего существа оплакивает тебя, а другая половина над тобой смеется.

На щеках балагулы сквозь серую пыль и загар, казалось, засветился румянец. Что это было — стыд или новый приступ гнева?

— Тебе нечего тут плакать или смеяться. Какое тебе дело? — грубо пробормотал балагула. — Пусти меня!

Бадхон пропустил Клингера в дверь; балагула вышел из каморки, поникнув головой и тяжело ступая.

— Теперь поплачем, тараканы, — сказал Пайкл, — а затем разберемся наконец, в чем дело.

Мойше и Берко будто только и ждали подобного приглашения: оба они заплакали на голоса, бессвязно выкрикивая слова не-то обвинений, не-то оправданий.

Правая половина лица Пайкла перестала смеяться, и в правом глазу показалась тоже слеза, пожалуй еще крупнее, чем в левом. Бадхон смахнул и ту и другую.

— Ну, дети, теперь довольно плакать. Пусть все станет ясно, как божий день.

Товарищи постепенно затихли.

— Мойше, теперь скажи мне: ты верно взял у Люстиха паспорт?