Борислав Пекич - Человек, который ел смерть. 1793

Испугавшись, что если Робеспьер очнется от летаргии, он останется совсем без них, Попье в июле (мессидоре) начал съедать по два приговора ежедневно. Приговоренных к смерти было вдоволь, и, даже если бы он съедал по несколько в день, никто бы этого не заметил. Ограничивали его не собственная сила, не желание и не ревностная готовность, но только слабый желудок.

Иногда его выворачивало. Этого он боялся больше всего. Стремясь как можно скорее проглотить приговор ломового извозчика Маролье, он не успел ни толком порвать его, ни прожевать как следует, и в итоге его едва не стошнило прямо на колени дежурному судье.

8 термидора, или 26 июля, Робеспьер появился в Конвенте и произнес речь, которая не вдохновила даже его последователей. Никто его не понял. Tricoteuses, вязальщицы с галерки, не услышав имен тех, чьей смерти они требовали, не поняли, что Республика вновь оказалась в опасности. Они молча вязали свои чулки, и ничего не случилось. В канцелярии суда происшествие истолковали не в пользу Неподкупного. Уже на следующий день, 9 термидора, писарь Шоде решился отомстить Попье за свою затаенную зависть. Он предложил ему, правда, шепотом, прямо сейчас внести в свой протокол имя Робеспьера. И злобно добавил:

— И можешь больше не стараться походить на него!

Попье не услышал его. И даже несколько часов спустя не понял, что Конвент проголосовал за арест Робеспьера. Перед ним грудой, один на другом, лежали приговоры сорока пяти человек, сегодняшняя порция гильотины. Среди них был и тот приговор, который он сегодня съест на обед. На этот раз только один. Только один мужчина был настолько неизвестен, что его можно спасти, ничем не рискуя. Недоумение, из-за которого он не услышал Шоде, довольно долго не позволяло ему приступить к обеду. Мужчину звали Жозеф Гариньо. Он был домовладельцем из предместья. Жильцы обвинили его в том, что деньги, которые он нещадно сдирает с них за аренду, он дарит контрреволюционерам. Попье не поверил им. Гариньо был предан Республике. Но оставался порядочной свиньей. Зимой 1789 года, в самые холода, он выкинул Попье из снятой им комнатенки.

Он не заслужил права на жизнь.

И Попье красивым почерком вписал его имя в протокол.

Тогда в нем произошло новое преображение, более сильное, чем первое.

Он не пожелал, чтобы из-за Гариньо его милосердием воспользовался сегодня кто попало. Это было бы несправедливо. Прочие сорок четыре были заметными личностями, съедать приговоры которых он ранее воздерживался. Теперь он не чувствовал страха. И даже удивлялся, почему ранее ощущал его.

Что наговорил ему этот Шоде? В любом случае нечто отвратительное. Жаль, что он не может вписать его имя вместо кого-нибудь из сорока четырех сегодняшних приговоренных.

Впрочем, может, когда-нибудь и получится.

Не выбирая, рассеянно, отдавшись власти рук, он вытащил из пачки, лежащей на столе, приговор Арнуссе, чудаку, утверждавшему, что каждый казненный на гильотине прямиком попадает в рай, и съел его с таким аппетитом, которого давно не испытывал.

Тем же вечером, когда в мэрии Парижа арестовали Максимилиана Робеспьера, который находился там под защитой Коммуны, в мансарде Дворца правосудия схватили и его. Он не сопротивлялся, даже не поинтересовался, в чем его обвиняют.

Почему это случилось, он узнал совершенно случайно.

Гражданин Арнуссе стремился любой ценой попасть в рай. После зачтения списка приговоренных к смерти он страшно возмутился, так как его имени в нем не было, и принялся упрямо доказывать, что он тоже приговорен к гильотинированию. Обычно дежурным судьям ужасно досаждали люди, отрицавшие свою вину. И потому, весьма удивившись, Вилет решил проверить его слова. Протокол судебного заседания подтвердил слова Арнуссе. Так почему же его нет в списке приговоренных к смерти? Проверили протокол Попье. Но и в нем его не нашли. Попье арестовали, а для пущей верности отправили в Консьержери и составителя списков Шоде. Присовокупили к ним еще несколько подходящих человек, среди которых оказался и Арнуссе, накануне избежавший очередной жатвы, и составили дело об эзотерическом сообществе, стремящемся своими действиями навредить общему делу, и таким образом родился еще один мрачный заговор против Республики.

Судили их в тот же день, что и Робеспьера, на специальном утреннем заседании.

Казнили их одновременно; 10 термидора, или 28 июля.

С момента ареста и до мгновения, когда его голова упала в корзину, Попье не произнес ни единого слова.