Борислав Пекич - Человек, который ел смерть. 1793

Площадь Революции была пуста, ее заливало солнце. Париж был на Марсовом поле или в темницах. В центре площади высился скелет эшафота, под тенью которого, опершись на мушкет, дремал дряхлый национальный гвардеец. Гильотину он не увидел. Она была задрапирована черным полотном, как дожидающийся открытия памятник. Он догадался, что у нее острая, готическая форма, а за ней находится доска, к которой привязывают тело. Она не очень отличалась от прядильного колеса. Его не разочаровало то, что он не разглядел ее.

Некий якобинец, ученик энциклопедистов, описал гильотину как горизонтальную плоскость с вертикальным продолжением, с которого на человека обрушивается треугольный предмет, отделяющий прямоугольную часть тела от шарообразной. Так можно было бы описать и что-то вроде прядильного колеса.

Вернувшись во Дворец правосудия, он прошел в Зал свободы, в котором заседал Революционный суд. Он также не произвел на него впечатления. Свет в зал проникал сквозь продолговатые окна, врезанные в камень. В нем стояли три бюста: Брута, защитника римской Республики, и граждан Марата и Лепелетье, защитников Французской Республики. Остальное пространство занимали столы, стулья, лавки. В центре — для суда и обвинения, сбоку для присяжных, напротив — для защитника. За ним в шесть рядов ступенями располагались лавки для подсудимых. С другой стороны стояли скамейки свидетелей, а за ними ограда, отделявшая публику от суда.

Ничего не почувствовав, он вышел.

Хотел было спуститься в Консьержери. Отказался. Среди заключенных находились пятьдесят два человека, казнь которых была отложена из-за праздника в честь Высшего существа. Он знал их имена, хотя еще не зарегистрировал приговоры. Он мог бы встретить кого-нибудь из них, и тогда могли начаться мучения вроде тех, что пережил с тезками Риго. Он должен остаться беспристрастным. Вне призрачной действительности. Вне ее влияния.

К тому же неизвестно, пустила бы его туда стража.

Он вернулся в канцелярию, и остаток праздника провел, расчерчивая графы в протоколе. Когда же оторвал от него голову, сумрак серым мхом расползся по голым стенам, и с улицы доносились радостные голоса граждан, возвращающихся с венчания Бога и Революции. Вплоть до плювиоза, четвертой недели января 1975 года, ему не надо будет заботиться о книге.

Но уже через несколько дней он узнал, что в коридорах Дворца правосудия стали шепотом поговаривать о неустойчивом положении правительства и о заговоре умеренных в Конвенте против Комитета общественного спасения. Робеспьер отошел от жизни общества, не появлялся ни в национальном Конвенте, ни в Комитете и не заглядывал даже в Якобинский клуб. Ходили слухи, что он уехал из Парижа. Вероятно, он был в Эрменонвиле, где навещал могилу Жан-Жака Руссо. Такое паломничество в Пале-Руаяль считалось естественным. Поскольку Революция в основном опиралась на смерть, теперь ей могли помочь только могилы. Слухи о конце Террора становились все более упорными. Даже самые кровожадные газеты уже не расхваливали площадь Революции. «Фурии гильотины», безумные якобинки, которые дни напролет просиживали на галереях Конвента, где вязали детям и гвардейцам теплые носки и требовали голов врагов народа, тоже приумолкли. В Пале-Руаяле, как всегда хорошо осведомленном, убийцам Дантона не дали для выяснения всех обстоятельств даже месяца. Народа на казни собиралось все меньше, иногда толпа уже позволяла себе возмущаться. Из ушей зажиточных гражданок исчезли серьги в форме миниатюрных бронзовых гильотин. На улицах теперь нельзя было услышать веселую песенку, посвященную изобретателю гильотины:

Попье был слишком занят, чтобы всерьез задуматься над новыми веяниями. В последнее время он не очень хорошо себя чувствовал. Страдал от сильных болей в желудке. В кале все чаще появлялись желтовато-белесые следы непереваренных приговоров. А когда, подстрекаемый свежими новостями о близости переворота, задумывался о нем, то сам удивлялся, как мало его это волнует. Малодушие не охватывало его. Он не верил в перевороты. Париж зловеще походил на тот Париж, когда его покинул Дантон, когда все требовали положить конец Террору. А конец пришел самому Дантону. Террор пережил его и стал еще более жестоким. Попье больше беспокоило то, что зал заседаний Революционного трибунала вновь заполнят известные личности, приговоры которых он не смел есть.