Бямбын Ринчен - Заря над степью

А еще говорят, что маньчжурский богдыхан недавно прислал в подарок нашему богдо стол красного дерева. Сам амбань вручил ему этот дар. А в ответ наш богдо надел на руки амбаня два золотых браслета.

Ламы считают это хорошим предзнаменованием: значит, богдыхан мирно передал свой престол нашему богдо, а богдо заковал грозного амбаня в цепи.

Затем женщина тихо добавила:

— Упорно толкуют, что скоро в хошунах наши будут набирать солдат. Из Кобдо и других мест хотят выдворить маньчжурские войска. Если начнется призыв в армию, в первую очередь будут брать бедняков, батраков и сирот. Богачи-то, как всегда, выкрутятся. Твой брат тоже, конечно, постарается увильнуть, а в армию пойдешь ты. Он еще и хвастаться будет, что-де родного брата не пожалел — послал воевать за родину. Давай-ка, Ширчии, пока не забрали тебя, поскорее перебирайся к нам. Муж постарается освободить тебя от военной службы. Ведь если тебе у брата живется плохо, то в армии будет еще хуже. Так что приезжай-ка к нам, а я уж скажу дзанги, чтобы он послал тебе коня или верблюда.

Слушая женщину, Ширчии невольно вспомнил свой позорный отъезд: на неоседланном чужом верблюде, под конвоем брата. Словно вор, которого взяли под стражу, уезжал он тогда. Юноша подумал, что дзанги непременно захочет утереть нос его брату — нарочно пришлет красавца коня или откормленного верблюда. Затем он представил себе, как встретится с дзанги и Цэрэн в своем рваном грязном дэле, в дырявых гутулах. "Чем так позориться, лучше пойти в армию", — подумал Ширчин и, расспросив у жены дзанги, где они кочуют сейчас, распрощался с нею.

Оставшись один, Ширчин долго смотрел вслед удаляющемуся каравану. В детстве не раз слышал Ширчин о том, что придет конец маньчжурскому господству, что придет и для монголов пора свободы. И припомнились юноше слова Батбаяра, который говорил, что всему бывает предел, что не может быть Монголия вечно бесправной и угнетенной. "Если бы старый Батбаяр был здесь, моя жизнь сейчас не была бы такой тяжелой и беспросветной. Он указал бы мне правильный путь, дал бы дружеский совет. Но что же мне делать? С кем посоветоваться? Может быть, мне, бесправному батраку, суждено стать солдатом армии, которая завоюет свободу своему народу? Может быть, действительно скоро моя родина будет свободной? Может быть, мне, бесправному батраку, суждено стать солдатом армии, которая завоюет свободу своему народу? Может быть, и я буду бороться за свободную жизнь? Если так, мне не стоит идти в батраки к дзанги. Что ж, если ленивый и распутный брат не хочет служить в армии, пусть остается дома и сам пасет своих овец.

Низами

В управление ургинского амбаня из Пекина все чаще приходили вести одна другой хуже.

Властолюбивый маньчжурский амбань был убежден, что Северной Монголией нужно управлять твердою рукой. Чуть вожжи отпустишь — халхасцы тут же на голову сядут.

Однако авторитет маньчжурской империи среди монголов с каждым днем падал все больше, фактически ургииский амбань уже утратил власть и не мог больше влиять на ход событий. От его былого могущества не осталось ничего, кроме кичливости и никому теперь не нужного показного величия, — амбань стал похож на кастрированного верблюда, которого страшит даже череп верблюда-самца.

Пытаясь завоевать доверие народа, амбань издал даже секретный приказ, в котором предписывал не притеснять монголов, дабы по вызвать у них возмущения. Теперь офицеры маньчжурских войск хоть и расхаживали по рынкам Урги, как прежде, с важностью индюков, но уже не избивали людей на каждом шагу без всякой на то причины.

Монгольские чииовники прежде любили блеснуть своей "ученостью" и, зная хоть бы несколько маньчжурских слов, вставляли их к месту и не к месту.

Без конца пересказывали они то, что сказал маньчжурский амбань, каждое его слово повторяли на все лады. Но вот времена круто изменились. Теперь монгольские чиновники перестали козырять маньчжурскими словечками и рассказывать о беседах с амбанем. Теперь они твердили на каждом шагу "монгольское государство", "монгольский народ", уверяя, что самое высшее для них счастье — это называться учениками богдо-гэгэна. Слово "богдо" буквально не сходило у них с языка. Правда, были и такие, кто пытался сосать двух маток. Эти "на всякий случай" продолжали верно служить амбаню, донося ему обо всем, что говорили другие нойоны и чиновники.