Бямбын Ринчен - Заря над степью

Амбань всегда считал Намсарай-вана человеком бесхарактерным и слабовольным. И вот как заговорил вдруг этот ван! Амбань не мог прийти в себя от изумления. Нам-сарай, заметив растерянность маньчжура, окончательно осмелел и уселся без приглашения хозяина.

Наконец амбань собрался с мыслями и проговорил:

— Ну хорошо. Вполне возможно, что многие ваны и гуны недолюбливают меня. Они могут даже попытаться избавиться от меня. Это особый вопрос. Но заявлять об отделении Монголии от великой маньчжурской империя… слишком смелая затея! Мне кажется, эта мысль не что иное, как результат подстрекательства из-за границы. Но как может повторять эту мысль человек, который неизменно пользовался милостями небесного императора великой империи. Если ваны и гуны и приняли ошибочное решение, они должны одуматься и немедленно отказаться от этой опасной и вредной идеи. И чем скорее они это сделают, тем лучше.

— Я прибыл к вам отнюдь не для обсуждения решений Временного правительства, а лить для того, чтобы довести их до вашего сведения. Меня уполномочили спросить вас: согласны ли вы добровольно объявить своим чиновникам, что Монгольское правительство, которое отныне не считает себя связанным с государством дайцинов, отстранило вас от занимаемой должности? При этом я считаю нужным предупредить, что, если вы прибегнете к военной силе, ничего, кроме вреда, вам лично это не принесет. Самое благоразумное в вашем положении — приказать своим войскам немедленно сложить оружие, — закончил Намсарай-ван тоном, не терпящим возражений, после чего встал и медленно, вразвалку направился к выходу.

Пораженный амбань словно прирос к креслу и лишь растерянно моргал, глядя вслед уходящему монголу. Сан-до впал по собственному опыту, как опасен гнев лам. Однажды они окружили его паланкин и забросали его камнями, и он был вынужден к вечеру того же дня со всей семьей перебраться в дом русского консула.

На другой день на улицах, площадях и базарах Урги было необычайно оживленно, а керосиновые фонари, повешенные по приказу амбаня на высоких столбах и особенно густо усеявшие китайскую площадь, стали излюбленной мишенью ребятишек, которые со свистом и улюлюканьем запускали в них камни. Множество людей собралось у торговых фирм, владельцы которых в панике бежали, бросив все свое имущество на произвол судьбы. Люди спешили сюда со всех концов города, добирались кто как мог. Всем хотелось посмотреть, как будут уничтожать долговые книги. На воротах китайской фирмы висело объявление, оповещавшее население о том, что маньчжурский амбань изгнан и что Монголия навсегда отделилась от маньчжурской империи. Возле объявления шумела толпа. Люди читали и перечитывали сообщение. Верхом на лошадях то и дело подъезжали радостные, разряженные в разноцветные дэлы мужчины и женщины; то там, то здесь раздавались задорные песенки и прибаутки, высмеивающие незадачливого амбаня Сандо и его вонючие фонари, певцов окружали и пешие и конные, слушатели охотно бросали им мелочь и громко смеялись, услышав особенно меткую шутку. Толпы нищих бродили по торговым рядам. Они на ходу сочиняли и рассказывали разные смешные истории. Высокомерные китайские купцы, узнав о том, что несколько ростовщических фирм конфисковано, присмирели, стали очень вежливыми и даже угодливыми. О старых долгах они сейчас даже не заикались, наоборот, все наперебой старались предложить своим должникам новый товар.

У резиденции амбаня собралась большая толпа. Здесь были и ремесленники, и стражники в куртках с нашивками, и писаря, и разные мелкие чиновники. Они со злорадством наблюдали, как их вчерашние хозяева, маньчжурские чиновники, еще недавно наводившие на них страх, потеряв былую спесь, покидают насиженные места, сами выносят узлы, чемоданы, обтянутые сыромятными кожами, деревянные сундуки, сами грузят свое имущество на телеги, запряженные ослами и мулами.

— Полюбуйтесь, сколько нахапали эти чертовы маньчжуры! Поди-ка, приехали к нам в стоптанных башмаках, а теперь! Тьфу! — сердито плюнул старик, глазевший на толстого маньчжурского чиновника, который со своей не менее толстой половиной, тяжело сопя, тащил громадный узел с вещами.

Плевок старпка чуть не угодил в узел, по толстый маньчжур лишь вздрогнул и заискивающе заулыбался.

В ото время, с трудом пробираясь сквозь толпу, какой-то приезжий старичок подошел к маньчжурскому чиновнику и, к его удивлению, согнувшись в низком поклоне, сказал: