Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Высокочтимый, я прибыл к вам, чтобы получить от вас назначенное мне количество ударов бандзой…

— Теперь ты получишь их от монгольских нойонов, — съехидничал маньчжур.

Слова маньчжура вызвали в толпе гул возмущения, а старик начал рассказывать окружившим его людям:

Еще летом меня приговорили к двумстам ударам бандзой за то, что я не выполнил повинность. Да я упросил чиновника в своем хошуне, чтоб меня наказали не сразу — шутка ли вынести двести ударов, — а разделили на четыре месяца, по пятьдесят ударов в месяц. Вот вчера я и приехал за первой порцией, да в пути уж больно устал и решил отдохнуть до утра. Однако я и сейчас очень слаб и, наверно, не выдержу пятидесяти ударов.

Выслушав старика, Черный Мастер, только что подъехавший верхом на верблюде (а ведь еще до вчерашнего дня смельчаки, рискнувшие подъехать сюда на коне или верблюде, подлежали наказанию ударами бандзы), удивленно спросил:

— Ты разве не знаешь, что амбаня выгнали, а теперь выгоняют и его холуев? Зачем ты просишь о наказании? Может, ты хочешь, чтобы тебя избили на память об амбане?

— Тебе легко рассуждать! А коснись до дела, и повернется все по-другому, — ответил старик. — Маньчжуров-то выгнали, да наши-то нойоны и чиновники остались на мосте… Вернешься домой, а в канцелярии спросит: "Почему не получил наказание?" Что я им отвечу?

— Пожалуй, ты правильно рассудил, старик. Чиновники хошунной канцелярии — на то они и чиновники — могут потребовать исполнения приговора. Уважаемый господин, ну-ка дай-ка этому старику грамоту, что ты с ним в расчете, — предложил тоном приказа кузнец, обращаясь к толстому маньчжурскому чиновнику.

Чиновник что-то буркнул себе под нос и отвернулся.

— Ах вот ты как?! А ну пиши сейчас же бумагу, пока я тебе не оторвал твою паршивую косу вместе с дурной башкой! — приказал Черный Мастер и, нагнувшись, ухватил чиновника за косу.

— Хорошо, хорошо, сейчас напишу, — испуганно пролепетал чиновник и бухнулся кузнецу в ноги.

Толпа ликующе зашумела.

— Удивительное дело! Правду говорят: будешь жить, напьешься из золотой чаши. Люди! Видали, как маньчжурский чиновник кланялся в ноги простому арату? — воскликнул старик и рассмеялся от всей души.

— Этот старик приехал еще вчера, так что ты пометь бумагу вчерашним днем! — И, обратившись к толпе, кузнец крикнул: — А ну, молодцы! Кто из вас обучен грамоте, проверьте, что он там написал, а то как бы этот маньчжур не надул старика.

— Я умею читать по-монгольски!

— А я по-маньчжурски! — раздались голоса.

Один стражник, прихватив с собой еще несколько человек, привел чиновника в опустевшую канцелярию, где тот трясущимися руками написал справку.

— Ну, отец, это будет последняя бумага, направленная из управления амбаня в канцелярию вашего хошуна, — торжественно произнес стражник, обращаясь к старику.

Спрятав справку за пазуху, старик обернулся к Черному Мастеру, поблагодарил кузнеца:

— Неужто пришел конец моим страданиям? Радость-то какая! Спасибо тебе, добрый человек, научил меня, старого, уму-разуму. От души желаю, живи в счастье до ста лет!

— Пусть будет так! — тихо ответил кузнец и тут же обратился к толпе: — Слова эти напомнили мне кое о чем. Люди! А ведь мы забыли, совсем забыли о тех, кто по вине маньчжурских лихоимцев безвинно томится в тюрьме амбаня. Господа чиновники, конечно, не додумались освободить несчастных узников. Так освободим же мы этих бедняков, посаженных за долги нойонов, которые в пекинских кабаках прокутили наше достояние!

— Веди, веди нас, кузнец! — закричали кругом. Пешие уселись на лошадей и верблюдов позади всадников, и вся эта разноликая масса, как несущаяся с гор снежная лавина, покатилась в сторону тюрьмы, вбирая в себя по пути всех встречных.

Тюремное начальство, выслушав требование толпы, заявило, что имеет приказ об освобождении только двух арестантов, заключенных в тюрьму за связь с аратами, ограбившими ростовщиков из хошуна Сан-бээс. Тюремные чиновники упорно не соглашались освободить остальных узников. Это вызвало всеобщее негодование. Толпа зашумела и с криками "Долой!" ринулась в тюрьму. Надзирателей в миг обезоружили и начали избивать. Двери камер были распахнуты настежь. Тюрьма наполнилась звоном, стуком, треском. Арестантам разбивали железные кандалы, рубили деревянные колодки, в которые они были закованы. Заключенные покидали камеры, похожие на вонючие гробы.

Обросшие, грязные — не люди, а живые скелеты, — несчастные узники со слезами на глазах благодарили своих избавителей. Тюремный двор заполнялся народом.