Бямбын Ринчен - Заря над степью

Казначей выколотил давно потухшую трубку и с яростью принялся набивать ее снова. Дверь неслышно открылась. Вошел молоденький послушик-банди, любимец Ламын-гэгэна. Он поклонился казначею и, молитвенно сложив ладони, тихо проговорил:

— Гэгэн просит вас сейчас же явиться к нему. Приехали из хошуна, собираются опечатывать имущество.

"Вот оно, начинается!" Казначей побагровел, кряхтя, поднялся, положил трубку, набросил на себя широкий темно-красный орхимджи и вышел из юрты, заперев ее на серебряный замок. Замок этот был когда-то подарен Ламын-гэгэну Лха-бээлом. А изготовил его не кто иной, как знаменитый старый мастер Бата.

Звон стальных пружин замка прозвучал для казначея как похоронный звон. Он напомнил ему о мастере, сделавшем когда-то, в славные времена процветания монастырского хозяйства, диковинные удила для верблюда — вожака десятитысячного стада Ламын-гэгэна. "Тихий, богобоязненный был старик. Мухи не обидит. Живет себе в глуши да знай себе мастерит диковинные вещицы. Если бы все были такими, как Бата!" — размечтался казначей.

Но, войдя в роскошную юрту Ламын-гэгэна, он с удивлением увидел там Вату. Тот уверенно восседал на самом почетном месте. Ноги у казначея так и подкосились, он согнулся в поклоне, опустив голову чуть не до земли. Отвесив поклон, он сел в юго-восточной стороне юрты и, смиренно сложив ладони, замер в ожидании распоряжений Ламын-гэгэна.

— По постановлению правительства из хошуна прибыла комиссия для конфискации монастырского имущества. Будьте добры, покажите им все и передайте инвентарную опись, — вяло произнес Ламын-гэгэн, глядя куда-то в дымовое отверстие.

— Хорошо! — почтительно сложив ладони, поклонился казначей.

— Предупреждаю: согласно постановлению Малого хурала и правительства республики о конфискации имущества феодалов, закон предусматривает строгое наказание за сокрытие имущества, — сказал председатель комиссии, сидевший из уважения к старому Бате немного пониже его.

— Хорошо! — тихо повторил Ламын-гэгэн.

Эта покорность некогда могущественного Ламын-гэгэна, склонившего голову перед своими бывшими рабами, больше всего потрясла казначея. Он издавна привык верить в непогрешимость и могущество Ламын-гэгэна. И как же было не верить? Всю свою жизнь казначей умножал богатства Ламын-гэгэна, видя в его славе и силе источник своей власти. И недаром перед казначеем когда-то заискивали даже владетельные нойоны.

— Святейший! Все сундуки, находящиеся в вашей юрте, также подлежат опечатанию. Потом мы выделим вам часть, которая полагается по закону.

Бата произнес это таким уверенным тоном, точно он никогда и не был бессловесным рабом Ламын-гэгэна, подаренным ему когда-то Лха-бээлом. Словно он всю свою долгую жизнь только тем и занимался, что опечатывал имущество богачей.

Комиссия опечатала сундуки, прикрепила всюду инвентарные номерки, внесла в опись и отправилась в юрту казначея.

Послушник вбежал в юрту с чайником горячего, густо забеленного чая. И уставился широко раскрытыми глазами на необычных гостей. Они хозяйничали в юрте казначея, как у себя дома. Послушник не замечал, что чай льется на пол.

— Сынок, ты чай пролил, — с притворной кротостью заметил казначей.

Ласковые слова, хоть и неискренние, поразили послушника. Он оторопел. Все сегодня не как всегда. Он поставил чайник на огонь и, разинув рот, стал следить за непонятными действиями необычных гостей: они почему-то ставили сургучные печати на всех сундуках и шкафах.

— Мы сейчас не будем пить чай, сынок, потом попьем, — добродушно сказал Бата.

— Унеси, унеси чай, — торопил послушника казначей.

Опечатав сундуки, члены комиссии пошли осматривать амбары Ламын-гэгэна.

Казначей приказал (это было его последнее приказание) поставить для гостей юрту, обошел с членами комиссии амбары и хранилища и передал им ключи. Пока комиссия осматривала и опечатывала амбары, послушники успели поставить юрту. Казначей проводил гостей и отправился к Ламын-гэгэну доложить о сдаче имущества.

Выслушав удрученного казначея, Ламын-гэгэн сказал:

— Святая и непорочная наша религия учит нас уметь применяться к обстоятельствам.

У казначеи от этих слов голова пошла кругом. Казалось, само небо рушится. Отвесив три земных циклопа, он вышел, пятясь задом. Все это он проделал машинально. Он едва помнил, как вернулся к себе в юрту. По пути домой он ничего не видел, не замечал встречавшихся и кланявшихся ему послушников. Подойдя к юрте, он откинул полог и, лишь толкнувшись в дверь, заметил, что на двери висит замок. А где же ключи? За пазухой их не оказалось. Неужели потерял? Как и где он мог их потерять? Никогда этого с ним не случалось. Ключи, как сердце, всегда при себе.