Бямбын Ринчен - Заря над степью

Над степью спускался теплый вечер. Багрянец заката медленно бледнел. На потемневшем небе одна за другой зажигались звезды. Но вот потянуло прохладой с реки. Откуда-то издалека донеслось голосистое ржание копя — очевидно, запоздалый путник приближался к табуну.

В стойбище Ширчина овцы и коровы давно уже улеглись. В сумраке ночи стадо напоминает россыпь кем-то разбросанных валунов. Над стадом бесшумно шныряют летучие мыши.

Душно. Войлочный полог в юрте откинут наверх. Вход в юрту выделяется в сумраке ночи светлым прямоугольником. Верный страж стада — овчарка — тихо поскуливает у входа. Из юрты доносится вкусный запах супа с вяленым мясом, приправленного диким луком и тмином. Летом редко так вкусно пахнет из юрты.

Сегодня у Ширчина в гостях старый Бор. Цэрэн ради гостя сварила на ужин мясную лапшу. Соблюдая монгольский обычай, ели молча.

Закончив трапезу, старик отставил пиалу, вытер платком палочки из слоновой кости и убрал их в ножны, где находился и большой нож.

Цэрэн поставила перед гостем эмалированный чайник с подогретой архи. По старинному обычаю Бор окунул в пиалу безымянный палец правой руки и брызнул на очаг. И только после этого выпил полную пиалу прозрачной архи, про которую говорят, что она в рот влетает золотой мушкой, а выходит могучим слоном.

Бор вытер седые усы, налил пиалу Ширчину и похвалил Цэрэн:

— Доброе вино. У тебя сохранилась золотая чаша Хамсуна? Дай-ка ее сюда. Мы выпьем из нее за здоровье деда Батбаяра. Недаром старики говорили: жив будешь — бальзама из золотой чаши напьешься. Вот и мы до светлых дней дожили.

Цэрэн достала чашу из сундука. Бор бережно погладил отполированную, оправленную в золото, потемневшую от времени чашу из человеческого черепа.

— Какого рода-племени был этот бедняга, как он кончил свои дни? Солдат Балдан однажды рассказал мне, что много лет назад лама-тибетец хотел сделать вот такую же чашу из черепа Насанбата.

— Дедушка, неужели это правда? — спросил пораженный Тумэр, который укладывался спать. — Нашего учителя На хотели убить?

— Не вмешивайся в разговоры старших, — строго остановила сына Цэрэн.

— Да, Тумэр. Это было очень давно, еще при маньчжурах, Навсегда ушло в прошлое то недоброе время. Вы теперь никогда уже не испытаете того, что довелось пережить вашим дедам и отцам.

Бор налил полную чашу архи, брызнул на очаг, приговаривая: "Да будет прочным лотосовое подножье нашего уважаемого председателя хошуна Ба", — и осушил чашу до дна. Он снова наполнил чашу архи и протянул ее Ширчину:

— Выпей и ты из этой чаши. Говорят; что такая чаша была еще только у князя Далай Чойнхор-вана. Многие поколения хранят ту драгоценную чашу. Сделана она из черепа Четвертого Далай-ламы. Его отец был знаменитый воин и охотник. Тибетцы объявили его сына перевоплощением Третьего Далай-ламы и увезли в далекую Лхасу, в западный монастырь. В то время им нужна была поддержка храбрых монголов, вот они и задумали посадить монгольского нойона на престол Далай-ламы. А к тому времени, когда отец Далай-ламы одряхлел, в Лхасе взяла верх другая придворная партия, те решили, что пора устранить Далай-ламу монгола. Приближенных лам, как водится, подкупили. Тибетские монахи падки на золото, самого Будду готовы десять раз продать. Поднесли они Далай-ламе чашу с ядом и сказали: "Вам, живому богу, лишний разок переродиться ничего не стоит — все равно что лишний раз переодеться. Ну, а мы, грешные, в этой жизни хоть раз насладимся всем тем, что приносит человеку богатство. За то, чтобы мы поднесли вам чашу с ядом, нам дали столько серебра и золота, сколько нам и во сне не снилось. Если вы живое божество, выпейте эту чашу, сжальтесь над нами, грешными, дайте нам возможность всласть пожить!" Бедняге с юных лет внушали: Далай-лама — это бессмертное перевоплощение божества бесконечного милосердия Авалокитешвары. Он взял да и выпил чашу.

— А потом что было? — нетерпеливо спросила Цэрэн.

— Что могло быть? Умер он, а тибетцы провозгласили Пятого Далай-ламу, из своих. Прослышав о страшной участи сына, старик отец примчался в Лхасу и потребовал, чтобы ему отдали череп умершего. Тибетцам пришлось отдать. Старик оправил череп в золото, сделал из него чашу и пил из этой страшной чаши во время больших пиров. Пил и причитал: "Несчастный сын мой! Останься ты в родных степях, вышел бы из тебя храбрый воин и лихой охотник. Забавлялись бы мы с тобой охотой и осушали заздравные чаши. Бедный сын мой, погубили тебя гологоловые тибетские ламы!"