Гусейн Наджафов - Лодки уходят в шторм

А в остальном — жили розно и враждебно, словно пауки в банке. Споры и стычки часто переходили в кулачные бои, а иногда гремели выстрелы. Самоволки, попойки, грабежи и насилия над горожанами приняли такой размах, что Ильяшевич был вынужден создать специальную комиссию по борьбе с преступностью в войсках. Ее председателем он назначил своего заместителя по краевой управе Дубянского, бывшего старшего следователя по особо важным делам, которого в насмешку называл „прокурором“ — Ильяшевич знал, что Дубянский зарится на его кресло в краевой управе, и умышленно поручил эту невыполнимую работу ему, штатскому человеку, мотивируя тем, что он силен в юриспруденции: будет на кого собак вешать!

Но Дубянский боролся не столько с преступностью, сколько с той незримой — большевистской — силой, которая с каждым днем все настойчивей давала знать о себе.

Большие надежды возлагал Ильяшович на старого службиста, требовательного полковника Аветисова. Бывший начальник штаба войск Диктатуры Центрокасаспия Аветисов, сотрудничая с Денстервилем и другими англичанами, вскоре убедился, что те не станут лезть в огонь ради защиты Баку от турок, а пошлют на убой малочисленное войско Диктатуры, заблаговременно подал в отставку и перебрался на Мугань. Ильяшович принял его с распростертыми объятиями и назначил своим начальником штаба.

Но и Аветисов не сумел добиться сколько-нибудь заметных улучшений дисциплины, наоборот, его царскорежимные замашки и требовательность вызывали раздражение и ропот солдат.

Вот почему Ильяшевич обрадовался поручению Деникина послать в Закаспий на помощь белогвардейскому генералу, терпящему поражение и отступающему под ударами Красной Армии, четыре тысячи штыков. Ильяшевич рассчитывал этим убить сразу двух зайцев: выслужиться перед Деникиным и избавиться от неугодных частей.

Все вызванные на совещание в столь неурочный час были немало удивлены, что „батюшка“, имевший привычку после обильной еды и возлияний сразу же отправляться спать, вздумал заседать, и шли неохотно.

Когда все собрались, Ильяшевич, борясь с сонливостью, важно начал:

— Господа, я вызвал вас по делу, не терпящему отлагательства. — Он изложил суть поручения Деникина и продолжал: — Приказываю перевести весь гарнизон на казарменное положение. Вы, господа командиры, приведите свои части в боевую готовность. Оденьте, обуйте солдат, ходят черт знает в каком виде! Совсем разболтались и закисли без горячего дела. Полная расхлябанность! Ну, думаю, весть о выступлении взбодрит их и положит конец всему, с чем не мог сладить наш уважаемый прокурор, — усмехнулся он в пышные усы.

— Вы уверены? — Дубянский покачал головой и хотел сказать еще что-то, но Ильяшевич уже обратился к Аветисову:

— Вы, полковник, вместе с Дубянским составьте список. Включите в него в первую очередь части, доставшиеся нам в наследство от покойной памяти бакинской совдепии, — снова усмехнулся он. — К их чести сказать, воевать они умеют. Итак, за дело, господа. Даю сроку три дня… Однако помните, цель похода держать под строгим секретом, даже от младших командиров! Ну, с богом!

С утра гарнизонные казармы закишели, как потревоженный муравейник. Всякие увольнения в город были отменены. Начались бесконечные построения, переклички, проверки, строевые занятия. Каптенармус открыл свою каптерку, стал раздавать остатки залежавшегося обмундирования.

— В поход! Выступаем! — слышалось повсюду.

— Куда? Зачем? Против кого выступаем? — осаждали бойцы членов солдатских комитетов, но те ничего не знали.

Поначалу все думали, что выступают против персидских банд, объявившихся на границе, в сорока верстах от Ленкорани, в Астаринском участке уезда.

Всех жаловавшихся на здоровье, в первую очередь маляриков, — а их было хоть отбавляй! — направили к гарнизонному врачу, молодому доктору Сидамонову, вечно ходившему в студенческой куртке. Аветисов строго-настрого приказал ему никаких свидетельств о недомогании не выдавать.

— А как же быть с маляриками?

— Малярики? В первую очередь! Здешний климат губителен для них. Там они излечатся!

— Где „там“?

Вопрос остался без ответа.

Но вскоре тайное стало явным. Среди солдат пошли слухи и толки:

— Идем турков бить!

— Не турков, а туркестанцев.

— Все одно — басурмане.

— А говорят, с большевиками драться…

Вечером Сидамонов отправился на северную окраину города, на Форштадт. Это был поселок, построенный русскими рыбаками. За низкими заборами, в глубине зеленых дворов, стояли русские избы, глядящие окнами на море; длинной улицей тянулись они вдоль тракта.