Виктор Душнев - Потомок Святогора

Демьян возвратился поздно ночью, когда уж и непонятно было, что ближе — закат минувший или рассвет грядущий. А вот и ранние петухи запели. Отца Демьянова Василия, бирича князя Липецкого, перевезли из больничной избы в Перемонще в липецкий детинец, под неусыпный надзор лекарей. Демьян же поставил в стойло любимого скакуна, дал ему две осьмушки овса, а сам залез на сеновал и провалился в глубокий богатырский сон. Но едва забрезжил свет — парень не успел ещё и разоспаться, — как на сеновал забрался дед Шумах и начал толкать внука:

— Хватит дрыхнуть, непутёвый бесёнок! Пока князь тебя снова не захомутал, собирайся, свататься пойдём.

Демьян посмотрел мутными невидящими глазами на деда, что-то пробурчал, махнул рукой и снова завалился в сено и засопел.

— Та-а-ак! — протянул дед Шумах. — Ну, щас я тя...

Не поленился старик спуститься вниз. Взял крынку, зачерпнул воды и, кряхтя, залез обратно, чтобы плеснуть холоднячку в лицо внуку, но остановился. Пробивающийся через щели сеновала утренний свет осветил Демьяново лицо. Худощавое и смуглое, с прямым, правильной формы носом, оно выражало мужество и растущую мужскую силу. Чуть пробивающиеся под носом усики довершали сходство со взрослым, созревшим мужчиной. Чёрные кудри завитушками нависали на лоб и служили живописным дополнением к остальным достоинствам парня: высокому росту и не по годам широким плечам — к гармоничному облику русского витязя, в жилах которого течёт и касожская кровь. А закрытые веками с длинными ресницами глаза придавали лицу ещё детскую, мягкую и нежную свежесть.

Шумах улыбнулся, жалко стало будить внука.

— Хорош джигит, хорош! — проговорил дед. — Добрый будет джигит! — И начал выбирать из кудрей Демьяна стебли и листья.

Парню защекотало лоб, и он заулыбался во сне, завертел головой, ещё глубже зарываясь в сено.

— Пора женить тебя, нора, а то помру и не увижу правнука, наследника не успею научить кузнечному делу... — И старик плеснул водой в лицо внука.

Демьян вскочил, как ошпаренный:

— Да ты что, дед?! Куда будишь в такую рань?

— Не рань, милок, не рань! — оскалился Шумах. — Вставай, свататься пойдём.

— Кто ж в такую рань ходит-то?

— Я хожу, — отрезал дед. — Собирайся, пока князь тя опять куда не услал.

— Да можа, и так, — кивнул Демьян и пошёл умываться.

— Ты слыхал? — обливаясь холодной колодезной водой, пробормотал. — Мой батя, твой сын, из Орды раненым приехал.

— Да слыхал, слыхал, — недовольно буркнул Шумах. — Не сносить ему головы, касогу бестолковому! — заругался. — Говорил, берись за кузнечное дело: и выгодно и безопасно. А он скакает по вшивым ордам! Щас в палатах князя отлёживается, отсыпается, как будто своего дома нету. Говорят, плох очень, не то выживет, не то нет. И ты туда же, непутёвый! Кому я своё мастерство передам? Ведь годами накапливал умение, а наследника не оказалось! — Шумах со злостью ливанул ледяной воды на голову внуку. Демьян заревел, зафыркал, растирая тело ладонями и разгоняя по нему кровь. — Собирайся, бесёнок! Может, доживу ещё до тех лет, когда мой правнук начнёт перенимать моё дело.

Появилась мать. Слёзы на щеках, покрасневшие от долгого плача глаза страдальчески уставились на сына.

— Надо бы подождать, пока отец встанет, — несмело прошептала.

Шумах сердито заходил по двору.

— Ты что, Анютка? Да Василию на нас наплевать! Мотается по степи, как оголтелый абрек, и семьи не знает. Жди его! Как же! У него щас чуть болячка подживёт, так опять в степь зальётся, про сына и не вспомнит. В общем, никаких боле разговоров! Собирайся, Демьян! Собирайся и ты, да утри сопли. Ноне сосватаем, а свадьбу на Покров сыграем, чай, до Покрова на Ваське всё как на псу заживёт.

Анна шмыгнула носом, утёрла концом платка слёзы и пошла собирать сына и сама одеваться.

Вскоре все были готовы. Младший Маркиян сбегал за дедушкой и бабушкой, родителями Анны. Эти старые степенные люди были не на последнем счету в Онузе. Сам дед, Андрей Сергеевич Взбалмочный, выходец из стольного Киева, был искусным мастером гончарного дела. Его посуда славилась не только в Липецком крае, но и в Рязани, Чернигове и даже до родного Киева доходила. Искусно слепленные, крепко обожжённые и красиво выкрашенные крынки, корчаги, кружки и миски были нарасхват в обеих столицах Руси Великой — в Киеве и во Владимире-на-Клязьме. И, уже много лет живя в Онузе, на свои изделия продолжал он ставить клеймо киевского мастера. Два средних сына его, Устин и Фрол, пошли по стопам отца — гончары. Старший Степан и младший Фома служили у князя Святослава Ивановича в дружине.