Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

– В Сринагар, что расположен в Индии.

– Так он там скрывается?

– Учитель не скрывается, тем более там, раз он не скрывался в Палестине, где проповедовал. По словам Иосифа Аримафейского, он продолжает там свое дело. Там он уже окрестил тысячи людей, жаждущих истины.

– Как можно утверждать, что проповедуешь истину, если она основана на лжи? – возмутился Давид. – Его апостолы не знают, что он все еще жив и что живет он на земле, а не на небе, как они об этом всем говорят. Они верят в то, что он воскрес!

– И у них есть все основания в это верить! Твой отец превозмог смерть!

– Это аримафеец превозмог смерть, – поправил его юноша. – Он вытащил моего отца из забытья благодаря своему искусству врачевания.

– Это твоя версия происшедшего, мой мальчик. Тебя там не было, а Анна Аримафейская была. Она сообщила мне, что ее муж два дня и две ночи не отходил от Учителя, но ему все не удавалось оживить его. На рассвете третьего дня она застала Иосифа спящим на земле, возле тела Иешуа, и убедила мужа пойти домой поспать, чтобы восстановить силы. Когда же они вернулись туда на следующее утро, гробница была пуста.

– И что же? Это как раз и говорит о том, что двух дней и двух ночей его стараний хватило, чтобы воскресить отца.

– По словам Иосифа, лишь Дух Божий может оживить того, кто находится в таком состоянии.

– Вранье! – выкрикнул юноша, держа раскаленный меч в руке.

Переживая все сильнее и сильнее, Фарах почувствовала, что ей пора вмешаться.

– Дай мне меч, Давид! Ты не можешь это сделать.

– Наоборот, – возразил Лонгин, – теперь он полностью готов к этому. Да и я тоже.

Кивком он подбодрил юношу. Жар исходил от раскаленной стали, и этот меч скорее напоминал орудие пытки, а не исцеления. Не отводя взгляда от Давида, центурион крепко сжал зубами кожаный ремень, который всунула ему в рот Фарах. И тут Давид сел Лонгину на ноги и приложил раскаленное лезвие к его боку.

Приглушенные крики Лонгина и конвульсии, сотрясавшие его, сопровождал запах паленой плоти. При этом юноша ни на миг не отвел взгляда от лица человека, который распял его отца. И пока меч оставлял дымящийся оттиск на животе ветерана, его полные слез глаза не отрывались от глаз юноши, который был отдан под его опеку.

Для Лонгина эта боль была способом покаяния в ожидании столь желанного дня, когда он будет прощен. Но что это могло значить для Давида?

– Давид! – завопила Фарах, хватая его за руку. – На счет «три»!

«На счет три… три… Давид… вид… вид…» – откликнулись эхом соседние склоны.

Находящийся в долине Савл натянул поводья, останавливая коня. Он приложил руку ребром ко лбу и стал всматриваться туда, откуда, как ему показалось, донеслись крики. Он заметил два силуэта на скалистом плато примерно в миле от них.

– Туда! – крикнул Савл.

Не теряя ни секунды, он пришпорил коня и пустил его галопом.

Ощутив прилив энергии, которую они, казалось, окончательно утратили, римские всадники последовали его примеру, безмерно радуясь тому, что наконец-то закончится это преследование.

Когда Давид и Фарах заметили, что к ним устремилась целая ватага всадников, их охватила паника. Лонгин был без сознания, так что защитить себя могли лишь они сами. Но как?

«Твой самый страшный враг – это страх, – учил Давида Шимон. – Трус умирает тысячу раз, храбрец – лишь один».

Давид повернулся к Фарах и велел ей спокойно, но твердо:

– Развяжи Лонгина и положи меч возле его руки.

– Но… он же без сознания! – промямлила она.

– Пока без сознания. Я буду сдерживать их, пока ты будешь приводить его в чувство. Делай, что тебе говорят! Ну-ка!

Давид схватил лук с колчаном и занял позицию за скалой. Он поплевал на острия двух стрел и вставил их в тетиву одну возле другой.

Веревки, которыми Фарах привязала центуриона к дереву, дымились, пока она разрезала их все еще раскаленным мечом. Он, не приходя в себя, тут же упал на землю, словно тряпичная кукла. Юная египтянка принялась трясти его, пытаясь привести в чувство…

– Лонгин! Лонгин, очнись!

Но это был напрасный труд.

Натянув тетиву, Давид рискнул выглянуть из-за своего укрытия. Светящее ему в спину солнце давало ему преимущество перед противником. Ослепленные его лучами преследователи не могли видеть летящих в них стрел.

Юноша не мешкая прицелился.

Казалось, солнечный свет заранее обагрил кровью доспехи преследователей.

Первая стрела просвистела у уха Савла, а вторая попала в живот одному из всадников, и лошадь тут же сбросила его на землю.