Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

– Столько же, сколько и мы, – ответил Лонгин, управляя своим скакуном. – И столько же, сколько Савл. Этот демон ни за что не остановится. Этому не будет конца, пока послание Учителя не станет пустым воспоминанием. Если б только я смог лучше прицелиться в тот день…

Фарах заметила, что движения трибуна стали неуклюжими. Судя по всему, он с трудом держался в седле. Сила воли не могла изменить выражение его лица, было видно, что боль терзала его. Вероятно, у него открылась рана, но, как всегда, ветеран и словом об этом не обмолвился.

Заметив ровную площадку, юная египтянка предложила:

– А что, если мы сделаем здесь привал? Животным нужно дать отдых, да и их всадникам тоже.

– У нас осталось только три часа светлого времени, – возразил Лонгин. – Мы устроим привал, когда перейдем через эти горы.

– Передвигаться ночью не так жарко, – настаивала она. – И нашим лошадям будет облегчение.

– Путешествовать ночью по крутым склонам… – Центурион скривился. – Это очень опасно.

– А путешествовать с открытой раной на брюхе – это не опасно? – парировала Фарах. – Если твоя рана не затянется, мы далеко не уйдем.

Это соображение показалось Давиду разумным, он натянул поводья:

– Фарах права, римлянин. Если ты хочешь заслужить прощение, то должен оставаться в живых до самых «пределов империи». Мертвые не могут искупить своей вины, ты это знаешь?

С этим нельзя было не согласиться, Лонгин это понимал. Он развернул лошадь и, стараясь разрядить обстановку, сказал:

– Это так трогательно, мой мальчик, что ты стал переживать о моем здоровье.

– Я тебя уже просил не называть меня так, – вскинулся юноша. – Да и не стоит меня благодарить… Ты – наш лучший меч. Если мы хотим воспользоваться шансом выбраться отсюда, лучше, чтобы ты был жив.

Центурион с перекошенным от боли лицом спешился и сразу же расседлал лошадь, чтобы ей стало легче. Затем, нетвердо ступая и пошатываясь, он повел ее к дикому кустарнику, чтобы она смогла пощипать листья. На его лбу, словно жемчужины, блестели капельки пота, что было явным признаком начинающейся лихорадки. Давид и Фарах обменялись обеспокоенными взглядами.

– Вы сможете развести костер? – пробормотал трибун чуть слышно.

Повсюду высились сланцевые скалы. В одной из них была ниша, где можно было укрыться в приятной прохладе. Там они и устроили привал.

Ветеран снял кожаную горячую повязку. Его туника была пропитана кровью с гноем, и ткань прилипла к его телу. Несмотря на то что состояние его раны вызывало у нее беспокойство, Фарах не могла не восхититься мощной мускулатурой центуриона. Он был настоящим красавцем.

Она заставила себя заняться его раной. Шов, который наложил Иосиф Аримафейский, не разошелся, но все же рана сильно сочилась.

– Что ты собираешься делать, римлянин? – поинтересовалась Фарах.

– Прижечь рану, – ответил он, кривясь от боли. – Это единственный способ не допустить заражения.

– Насколько я знаю, ты не лекарь!

– Лекарем был мой отец. Нужно, чтобы ты меня связала, и как можно крепче.

Прерывисто дыша, он повернулся к Давиду и сказал:

– Ты мне тоже понадобишься. Поищи… мешочек с лекарскими штуками в седельной сумке. Принеси его сюда.

– Ты наверняка хотел еще сказать «пожалуйста»? – предположил юноша.

– Пожалуйста, – со вздохом произнес центурион.

Давид пошел рыться в его сумке, а Лонгин прислонился к стволу засохшего дерева. Он попросил Фарах крепко привязать его к нему.

Юная египтянка сняла поводья со своей лошади и привязала центуриона к стволу.

– Крепче затягивай, прошу тебя. Икры тоже. А потом вставишь мне между челюстями кожаный ремень.

Давид, вернувшись к ним с мешочком, нахмурился при виде того, что они делали.

– Чем вы здесь занимаетесь? – обеспокоенно спросил он.

– Мы готовим твоего пациента к операции, – ответил Лонгин, тяжело дыша. – В этом мешочке ты найдешь тонкое лезвие, оно достаточно широкое, чтобы полностью накрыть мою рану. Раскали его докрасна, и, когда оно дойдет до этого состояния, ты сядешь мне на ноги и приложишь лезвие к моей ране. Как бы сильно я ни кричал, ты продержишь его на ране, считая до трех, тебе все понятно?

– Я не уверен, что способен сделать это, – засомневался юноша.

– Конечно способен. Ты просто скажешь себе, что человек, которого ты подвергаешь этой пытке, распял твоего отца

Давид мрачно посмотрел на него, как бы подтверждая то, что он все еще зол на легионера.

– Ну вот видишь, у тебя получится! – подметил Лонгин. – Карать и исцелять одновременно – это прекрасная метафора для нас обоих, не так ли?