Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

Не проронив ни слова, Давид достал из мешочка инструмент и приложил его к ране, чтобы сравнить размеры. Потом посмотрел на легионера, и тот покачал головой:

– Возьми лучше мой меч, так будет надежнее.

Их взгляды на мгновение встретились, затем юноша вытащил оружие из ножен и сунул его в костер, который только что разожгла Фарах. Горящие сучья потрескивали, яркие языки пламени поднялись довольно высоко.

Глядя на огонь, Давид вспомнил свои мысли семилетней давности.

Я не доберусь туда, отец, я очень боюсь… – услышал он голос.

Он увидел, как крадется по Гефсиманскому саду, стараясь не выдать своего присутствия. Он прошел мимо масляного пресса, находящегося между большой дорогой, ведущей к Вифании, и Масличной горой, а затем проскочил через пролом в стене, окружавшей поместье. К счастью для него, на небе была полная луна, что позволяло ему достаточно легко ориентироваться между искореженными и уродливыми тысячелетними оливковыми деревьями. От маслин исходил пьянящий запах.

Наконец Давид увидел тех, кого искал. Длинные тени, тянущиеся по траве, наверняка принадлежали закутавшимся в свои тоги апостолам. На всякий случай он пересчитал их, но апостолов оказалось лишь одиннадцать. К тому же среди них не было его отца. Когда он уже собирался подойти, чтобы не мучиться угрызениями совести, чей-то знакомый голос привлек его внимание:

– Я не доберусь туда, отец, я очень боюсь…

Стоя в стороне на коленях и всхлипывая, Иешуа полушепотом взмолился:

– Если можешь… не дай мне испить эту чашу, умоляю тебя…

Давид никогда не видел, чтобы его отец плакал. Какую чашу он имел в виду? Мальчик хотел уже выйти из тени, чтобы утешить его, но тут Иешуа утер слезы тыльной стороной кисти и собрался с духом:

– Прости мою слабость, отче… и если так должно быть, то да будет воля твоя… а не моя.

Мурашки пробежали по спине Давида, когда белая тога Иешуа коснулась куста, за которым он спрятался. Мальчик видел, как отец направился к спящим апостолам и прикоснулся к плечу одного из них, который громко похрапывал.

– Петр! Петр! – пробормотал он. – Я бы хотел, чтобы вы пободрствовали часок вместе со мной, но не слишком ли много я прошу?

Великан вскочил на ноги, глаза его покраснели, а тело закоченело.

– Прости, Господи, – вздохнул он. – Мой дух бодр, а плоть слаба.

Иешуа печально улыбнулся и, ласково взяв в ладони лицо апостола, возвестил:

– Пора, Петр. Время пришло.

Послышался гул голосов. Давид вздрогнул и затаился за кустами. Сквозь ветви он ясно видел римских дозорных, проникших в сад. Они угрожающе держали в руках факелы. Во главе их шел двенадцатый апостол, Иуда, тот самый, которого он не увидел среди них, когда пересчитывал спящих.

Иешуа поцеловал его, крепко прижался щекой к его щеке, и, пока солдаты его окружали, он не выпускал Иуду из своих объятий. Было похоже на то, что они молились вместе.

Когда же Иешуа наконец отпустил Искариота, тот плакал.

Давид видел, как его отец протянул руки старшему дозорному. Прежде чем тот успел связать его, откуда ни возьмись появился Петр и выхватил меч у дозорного, собираясь защищать своего Учителя, но тот остановил его:

– Брось меч, Петр! Ты не сможешь пойти туда, куда иду я.

В это время один из римлян заметил в кустах Давида и попытался схватить его за шкирку, но мальчик вырвался, оставив ему свою одежду, и, нагой, скрылся за оливами…

– Краснее он вряд ли станет, – заметил Лонгин, указывая на лезвие меча, которое юноша держал над огнем.

Это замечание оторвало Давида от воспоминаний, он увидел, что Фарах уже стоит возле Лонгина, готовая вставить ему между зубов кожаный ремень. Юноша тут же вспомнил, чего от него ждут, вытащил раскаленный меч из костра и присел на корточки возле трибуна. Потом он долго смотрел ему в лицо и в конце концов заявил:

– Мой отец не умер, мать сказала тебе, где он скрывается, и ты меня отведешь к нему, ведь так?

Пораженная услышанным, Фарах посмотрела на Лонгина, а тот, глядя юноше в лицо, ответил:

– Да, именно это она мне и поручила.

– А чего же ты мне об этом ничего не сказал?

– А ты бы поверил словам палача?

Повисшее за этим молчание обязывало юношу ответить. Фарах чувствовала, как от ярости кровь закипает в жилах Давида. Она боялась, что может произойти нечто ужасное, ведь юноша был вооружен, а мужчина, которого он ненавидел, лежал связанный перед ним, и с ним можно было делать все что угодно.

– Куда ты меня ведешь? – мрачно спросил он у Лонгина.