Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Наконец чиновника отыскали в подвале дома его тещи. От него крепко пахло алкоголем, и он нетвердо колебался на ногах. Ребята с буквами СС в правой петлице быстро привели его в чувство, парикмахер побрил и подстриг, и в ночь с 28 на 29 апреля чиновник в книге «Актов» записал имена молодых.

Свадьба проходила строго по нацистскому ритуалу. Был допущен единственный изъян — новобрачные не сумели достать справки о своей расовой чистоте: в соответствующее ведомство попала английская бомба.

— Поверю на слово! — дыхнул перегаром чиновник.

Гитлер был меланхоличен, но спокоен. Невеста сияла счастьем — она нежно любила великого человека. Сойдясь в брачном поцелуе, Ева, настойчиво добивавшаяся оформления их отношений, шепнула:

— Милый, я навсегда твоя!

Гитлер ответно слабо улыбнулся и погладил ее тонкую, изящную руку с маленькой родинкой у большого пальца. Он все продумал.

Адъютант фюрера Отто Гюнше поднял бокал шампанского и неуместно воскликнул:

— За счастье молодых!

Геббельс укоризненно покачал головой, Борман усмехнулся, а шофер Гитлера Эрих Кемпка поправил:

— За молодых!

Камердинер Гейнц Линге попросил Бормана затушить сигару:

— Ева и фюрер не переносят дыма.

Борман зло цедит сквозь зубы, поплевывая на тлеющую сигару:

— Скоро здесь будет много дыма…

Гитлер подчеркнуто спокойно разговаривает с Евой:

— Видишь, моя куколка, я сделал так, как ты хотела. Ты рада?

Ева счастливо улыбается:

— Твоя судьба — это моя судьба. Благодарю Бога за эту радость!

Гитлер опять целует ее в губы — дольше, чем принято в таких случаях. Восторженный поклонник Вагнера, он решил исполнить роль в духе его героических опер — вождь и его верная жена должны красиво сыграть последнюю сцену.

После свадьбы, в четыре утра, когда бункер тихо сотрясался от взрывов, доходивших сверху, он продиктовал два завещания: политическое и личное. В обоих он говорил о своем самоубийстве: мосты к бегству были сожжены.

Верный Геббельс, все время сохранявший железную выдержку, сделал «Приложение» к завещанию фюрера. Он объявил от своего имени и от имени жены, что они вместе с шестью детьми добровольно «уходят вместе с любимым вождем». Свое слово он сдержит.

В бункер спустился генерал Вейдлинг, рукав его кителя был испачкан землей и кровью — он командовал обороной Берлина и отважно лез в самые опасные переделки, словно искал смерти.

— Простите, фюрер, но первого мая Жуков сделает подарок Сталину — Берлин падет… Мы защищаемся из последних сил.

— Спасибо, мой генерал, мой верный друг! — Фюрер по-товарищески пожал руку Вейдлингу. — То, что враги разрушают наши города, — это прекрасно. Под их обломками будут погребены достижения гнусного девятнадцатого столетия. Я призываю немецкий народ разрушать города, заводы, плотины, метро, железные дороги — все, все!

Геббельс в восторге вскочил с кресла и крикнул:

— Правильно, мой фюрер! Наш конец — это конец вселенной!

Мартин Борман, молча сидевший в углу, ухмыльнулся, перевел мрачный взгляд на Вейдлинга:

— Не только Жуков Сталину, вы нам тоже подарок сделали! Месяц назад вы, генерал, докладывали, что Берлин неприступен.

В этот момент, развевая белокурые волосы, быстро вошла Ева, хотела что-то сказать мужу, но, увидев Бормана, осеклась: она люто ненавидела Мартина, считала его интриганом и проходимцем, и не без причин.

Зато Борман, словно хищник, выскочил из западни.

— Да, мой фюрер, не хотел огорчать, — он сделал паузу, обращаясь вроде бы к Гитлеру, но глядя прямо в зрачки Евы, — сегодня мне сообщили, что Муссолини и его Клара Петтачи убиты итальянскими маки. — Продолжая сверлить злорадным взглядом вздрогнувшую Еву, любившую темно-окую Клару, медленно цедил: — Их трупы привезли в Милан и повесили за ноги. Чернь издевается над трупами.

Ева тихо заплакала, Борман почти не скрывал улыбку, а Гитлер с возмущением произнес:

— Какая жестокость! — Это звучало двусмысленно. И после паузы: — Хороший свадебный «подарок» вы нам сделали, Мартин.

Помолчали. Гитлер потер ладони, твердо произнес:

— Со мной… с нами… такую шутку не выкинут. Я Сталину подарка не сделаю. После моей смерти моего тела в большевистском паноптикуме не будет.

Фрау Юнге, секретарь Гитлера, принесла кофе.

— Позовите Кейтеля! — сказал Гитлер.

Вскоре тот явился — шестидесятидвухлетний генерал-фельдмаршал, рослый, подтянутый, подчеркнуто спокойный.

— Вильгельм, я продиктую вам прощальное послание генералитету. — Гитлер, попивая кофе, стал диктовать: — Неверность и измена на протяжении всей войны разъедали волю к сопротивлению. По этой причине мне и не было дано привести мой народ к победе…