Владимир Короткевич - Предыстория

— А я считаю, что выступать рано, нас раздавят. Надо по-прежнему жечь и резать, — отозвался чернобородый, медвежковатый мужчина. — Я много раз видел выступления, и всех их давили, а неразумных, которые подбивали, жгли в Быковой Елине и вешали по всему тракту, как кроликов в волосяной петле.

Костлявый взметнулся так, что пламя свечи заколебалось, и выкрикнул запальчиво:

— Лукач, молчи! Я моложе тебя, но вон сидит старый Павлин. Он видел наши сборища семьдесят лет назад, и он знает, что в том, что нас вешали, виноваты были нерешительные люди, действовавшие вяло. Но я говорю тебе, Лукач, что пока я атаман, среди моих людей места колебаниям нет и не будет. Любого, кто переступит через волю боровинского люда, я казню, не дожидаясь, пока это сделают вешатели. И не возражай, Лукач. Если бы ты не был хорошим парнем, я бы тебе этих слов не простил. Стыдно воину держаться за юбку и стонать, что оставил родной дом.

— А я все же… — попытался вставить Лукач.

— Не перебивай. Если мы будем только защищаться — нас прижмут так, что не пискнем. У тебя, Лукач, крепкий дом, хорошее ружье, красавица жена и здоровые дети. Ты живешь дальше нас от их лап, но учти, что если они передушат нас, то возьмутся и за тебя, и защищать тебя будет некому. Тебя убьют, в дом твой вселится враг, твою жену изнасилуют, дети твои будут носить воду на кухню магната, а твою Машеньку, которой сейчас шестнадцать лет и на которой хочет жениться Николай, отправят в дом терпимости в Свайнвессен. Сила в единении, Лукач. И поэтому Боровина выступит не одна. Ей помогут горняки Збора, фабричные центральной части, горцы Каменины, охотники степей. Сигнал будет подан, когда явится вождь. А пока усилим нападения. Ведь мы — мстители, мы — совет всей Боровины. Не забывай, что ты здесь не Лукач, а представитель дальних починков. Сегодня я пошлю тебя на опасное дело не потому, что зол на тебя, а потому что ты сильный и храбрый малый и у тебя на ложе твоего ружья сорок зарубок по числу медведей и двадцать крестиков по числу убитых вешателей. Первое наше дело: Фогт и его войты Хадыка и Майковский в двух маентках. Кто оттуда?

— Я, — отозвался кто-то худой как жердь и двинулся к костру. — Братья, не могу, защитите вы нас, шкура горит (он рванул рубашку вверх, обнажив синие рубцы на спине). Не можно больше, портки сгнили на заднице. Фогт баб портит, Хадыка плетками лупит, Майковский зерно забрал. Есть нечего. Да вы слепы, что ли? Эх, ружье бы!

— Не кричи, — заметил костлявый, — говори связно, бедолага.

— Ну вот, — продолжал худой. — Знаю, везде такое творится, и не хочется, не хочется мне, братья, лишний раз прибегать к совету всей земли. Но не можно больше. Вас, лесные братья, прошу, к вам в опасности прибегаю, у вас одних защита, милостивый народ. Нерва подарил Фогту наши земли, он приехал, построил воронье гнездо, заставил нас дорогу к нему сделать. Гоняет на работы, издевается. Пять дней ему, гаду, работай. Недавно новое выдумал: больных баб буду освобождать, будут работать день в неделю, не больше. Тащат со всей веси баб и девок. У него сидит компания, «дружки»-подпевалы. И девок, баб наших, раздетых… Смотрят, регочут, ржут. Трое наших за колья. Гнат там есть, подпевала подлый. Подручного его убили, а он все равно… Болен он пакостно, и Христина, девка была, как маков цвет, — повесилась потом. Убить его хотели, но взяли наших, мучили, в железа заковали, завтра в Быкову повезут. Нет больше силы терпеть, честной ты мой народ. Хлеб отняли, детишки пухнут. Защитите, защитите, ради бога, не то хоть в петлю.

— Хватит, — перебил костлявый, — ясное дело, братья?

— Ясно, — отозвались голоса.

— Теперь будем думать, что делать.

— Нечего думать, — ответил Лукач, — этой же ночью отомстить, и крышка. Подпалить воронье гнездо, а супостатов казнить лютой смертью, чтоб не повадно было.

— Сегодня и удобно, — перебил его крестьянин, — половины охраны нет, а вторую снимем. Изнутри нам Хвесько ворота откроет.

Лесовики заговорили о чем-то между собой, но так тихо, что Ян ничего не слышал. Минут через пять, очевидно, все было решено, потому что костлявый поднялся и, протянув руки к огню, сказал тихо, отчетливо:

— Огнем очищаемся, огнем живем. Огнем караем. Да свершится суд праведный. Кто за казнь этим трем? Ты, старейший?

— Смерть, — проговорил старческий голос.

— Ты, Вепрь?

— Смерть, — пробасил Вепрь.

— Ты?

— Смерть.

— Ты, Лукач?

— Смерть, — небрежно бросил Лукач.

— Ты.

— Смерть.

— Смерть.