Колин Маккалоу - Битва за Рим

Конечно, эта немилость не мешала в дальнейшем Скавру регулярно делить ложе с Далматикой, но он был стар и начинал уже дряхлеть, поэтому это случалось все реже и реже. Когда она родила мальчика, он несколько смягчился, однако ее заточение оставалось таким же суровым. Взаперти она думала о Сулле, о своей любви к нему, и тогда бремя ее тоски становилось чуть легче.

Вид обнаженного Суллы не вызвал у нее желания, она поразилась его красоте и мужской силе. И тому, что единственное различие между ним и Скавром было в этом – в красоте и силе. Сулла вовсе не собирался становиться на колени и молить о любви! Он собирался взять ее крепость. И его орудие было наготове.

– Сними это, Далматика, – сказал он.

Она покорилась, словно ребенок, которого поймали за кражей варенья, без возражений. Он кивнул и одобрительно улыбнулся.

– Ты красавица, – промурлыкал он, подошел к ней, скользнул возбужденной плотью ей между ног и притянул к себе. Потом он поцеловал ее, и Далматика почувствовала то, чего никогда не знала раньше: его кожу, губы, член, руки на своем теле, его запах, чистый и сладкий – так пахли ее дети после купания. Она даже не подозревала, что такое бывает.

И так она пробуждалась, взрослела и открывала для себя мир, который не имел ничего общего с ее мечтами и фантазиями, мир страсти. Ее любовь стала обожанием, и он завладел теперь не только ее душой, но и телом.

Но и Сулла был зачарован: такое было у него впервые с Юлиллой, похожее – с Метробием. Он погрузился в экстатическое блаженство, которого не переживал уже двадцать лет. «О, как я изголодался, – с удивлением говорил он себе, – а я даже и не знал. А ведь это так важно, мне ведь это необходимо. Как же я упустил это из виду».

Поэтому не было ничего удивительного в том, что после этого невероятного первого дня их супружества Сулле было все нипочем. Он терпеливо сносил неодобрительное шиканье, которым его встречали на Форуме – многие были возмущены тем, как он обошелся с Элией; злобные намеки, которые делал Филипп, – мол, он видел лишь богатство Далматики и ничего больше; неодобрение, которое читалось в позе Мария, опиравшегося на своего мальчишку; ухмылки и подмигивания Луция Декумия и усмешки тех, кто считал его Сатиром, соблазнившим эту невинность – вдову Скавра. Даже короткая записка, которой Метробий поздравил его со счастливым событием, не огорчила его.

Меньше чем через две недели они переехали в дом на Палатине, возле храма Великой Матери. Он выходил прямо на Большой цирк. Стенные росписи там были богаче, чем у Марка Ливия Друза, а мраморные колонны, мозаичные полы и мебель была такой роскошной, что подошла бы больше восточному царю, а не римскому сенатору. Сулла и Далматика могли даже похвастаться столом из драгоценного тетраклиниса на ножке в форме переплетенных дельфинов из слоновой кости, искусно украшенных золотом. Это был свадебный подарок Метелла Пия Свиненка.

То, что он оставлял дом, в котором прожил двадцать пять лет, было тоже очень важно. Он избавлялся от воспоминаний об ужасной старой Клитумне и ее еще более ужасном племяннике Стихе; в прошлом остались Никополис, Юлилла, Марция, Элия. И если от мыслей о сыне ему было не отделаться, он, по крайней мере, отдалялся от того, что когда-то видел и слышал его сын, от того, что теперь терзало его. Он больше не заглянет в опустевшую детскую, не встретит там призрак голенького, смеющегося малыша, который вдруг словно из-под земли вырастал перед ним. С Далматикой он все начнет сначала.

Риму повезло, что Сулла задержался в городе куда дольше, чем мог бы, не будь у него Далматики. Он лично проследил, как действуют leges Corneliae , и все время изыскивал способы пополнить казну. Он крутился, как мог, находил средства и исхитрился заплатить легионам (Помпей Страбон сдержал слово и запросил совсем немного) и даже выплатить часть долга Италийской Галлии. Он был доволен тем, что деловая жизнь в городе постепенно начинала налаживаться.

В марте, однако, Сулле всерьез пришлось задуматься о том, что с постельными утехами пора заканчивать. Метелл Пий был уже на юге вместе с Мамерком, Цинна и Корнут – в землях марсов, а Помпей Страбон вместе со своим сыном затевал что-то в Умбрии. Правда, без этого своего гениального писаки, Марка Туллия Цицерона.

Но оставалось еще кое-что, и Сулла посвятил этому день до отъезда, так как в этом случае закона принимать не требовалось. Нужно было лишь заручиться поддержкой цензоров. Однако те тянули время, ссылались на какие-то задержки, хотя в законе Пизона Фруги было четко указано: все новые граждане распределяются по восьми сельским и двум городским трибам, что никак не могло нарушить представительства триб во время выборов. Они прикрывались словами о том, что, возможно, вообще не имеют права выполнять свои обязанности из-за различных нарушений. Одним словом, были готовы оставить должность, как только запахнет жареным. Даже когда авгуры указали на необходимость провести скромную церемонию, они не стали этого делать.