Колин Маккалоу - Битва за Рим

– Но дети! Они не привыкли к этому дому…

– Вчера, как только развелся с Элией, я первым делом купил нового управляющего, и он весьма расторопный малый. Хризогон. Грек с льстивыми манерами самого худшего сорта. Из таких получаются превосходные управляющие, как только хозяин даст знать, что ему известны все их трюки и они вполне могут закончить на кресте. – Сулла обнажил верхние зубы. – За твоими детьми отлично присмотрят. Хризогон будет стараться изо всех сил.

Каким был брак между Далматикой и Скавром, стало понятно после того, как Сулла опустил свою новую жену на кровать. Она тут же сорвалась с места, открыла сундук, который позаботилась отослать в дом Суллы заранее, и вынула из него старомодную ночную рубашку из полотна. Сулла в недоумении смотрел, как она поворачивается к нему спиной, распускает завязки своего прелестного наряда цвета топленого молока и ловко, придерживая столу под мышками, натягивает рубашку поверх нее. Секунда – и она была готова ко сну, не обнажив ни кусочка плоти.

– Сними эту гадкую штуку, – раздался голос Суллы за ее спиной.

Она резко обернулась, и у нее перехватило дыхание. Сулла стоял совершенно голый. Кожа у него была белоснежная, волосы на груди и в паху были того же оттенка, что и на голове. Никакого свисающего брюха, никаких старческих складок – перед ней был мужчина, крепкий и мускулистый.

Скавр мог чуть не часами шарить под ее рубашкой, щипать ей соски и гладить ей промежность, пока его член начинал хоть как-то вставать. Единственный мужской член, который был ей знаком, хотя она даже не видела его. Скавр был старомоден и, как истинный римлянин, вел себя в постели скромно. Того, что в постелях женщин куда менее добродетельных, чем его жена, он бывал отнюдь не так целомудрен, Далматика знать не могла.

Но теперь Сулла, такой же благородный и родовитый, как ее покойный муж, бесстыдно выставляет себя напоказ, а его член, огромный и возбужденный, выглядит точь-в-точь как у Приапа, который украшал таблиний Скавра. Конечно, она знала, как выглядят детородные органы. В каждом доме было полно изображений гениталий. Они были на гермах, на лампах, украшали ножки столов. Даже росписи на стенах не стыдились показать голых мужчин и женщин во всех подробностях. Но все это не имело даже отдаленного отношения к супружеской жизни. Просто часть интерьера. Супружеская жизнь – это муж, которого она никогда не видела обнаженным, что не помешало им зачать двоих детей, но, как бы мало она ни знала, нетрудно было догадаться, что от Приапа он отличается сильно.

Когда много лет назад она впервые увидела Суллу на обеде, он поразил ее. Никогда она не видела мужчину такого сильного, сурового и вместе с тем такого… такого… женственного. То, что она почувствовала – и продолжала чувствовать, шпионя за ним, пока он обходил весь Рим в надежде заручиться поддержкой на предстоявших ему преторских выборах, – был вовсе не зов плоти. Она уже была замужем и знала, что такое плотская любовь, которую считала самой несущественной и наименее привлекательной стороной любви. Ее чувство к Сулле было, по сути, девичьим обожанием – чем-то нежным, воздушным, ничего общего не имевшим с огнем и липкой, потной страстью. Она следила за ним из-за колонн и мечтала о его поцелуях, а вовсе не о его члене, ее мечты были исключительно романтического свойства. Она хотела завоевать его, поработить, насладиться победой, увидеть, как он склонился к ее ногам и рыдает от любви к ней.

В конце концов муж положил этому конец и вся ее жизнь пошла по-другому. Но любовь к Сулле осталась.

– Ты выставила себя на посмешище, Цецилия Метелла Далматика, – сказал ей холодно и твердо Скавр. – Что еще хуже – ты выставила на посмешище меня. Весь город потешается надо мной, Первым Человеком в Риме. Это должно прекратиться. Ты ходишь как полоумная, страдаешь, вздыхаешь и мечтаешь о том, кто не замечает тебя и никак тебя не поощряет, о мужчине, которому не нужно твое внимание, потому что ему оно только во вред: я был вынужден наказать его, чтобы сохранить лицо. Если бы ты не поставила нас обоих в такое глупое положение, он бы уже был претором, чего вполне заслуживает. Ты испортила жизнь двух мужчин: мою, твоего мужа, и его – человека безукоризненной репутации, ни в чем передо мной не провинившегося. А вот свое поведение безупречным я назвать не могу, так как я по своей слабости позволил этому гнусному фарсу тянуться так долго. Я надеялся, что ты сама поймешь свою ошибку и в конце концов покажешь всему Риму, что ты достойная уважения жена принцепса сената. Ты же доказала лишь одно: ты не достойна ничего, к тому же глупа. А с недостойными дурами у меня разговор короткий: ты больше никогда не покинешь эти стены. Не пойдешь на похороны, на свадьбы, повидаться с подругами, купить что-нибудь в лавке. Ни одна твоя подруга отныне не переступит порог нашего дома, потому что я не могу полагаться на твое благоразумие. Я лишь скажу тебе, что ты глупая и пустая девчонка и не подходишь в жены ни одному человеку, которому дороги́ его честь и достоинство. Теперь ступай.