Валерий Замыслов - Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)

Через минуту другую обоих охватила необоримая страсть, та самая всепоглощающая страсть, при которой забываешь обо всем на свете.

— Сладенький мой… сладенький, — отдаваясь любимому, шептала Ксения, впервые испытывая ни с чем не сравнимое блаженство.

Ночь хмельная без вина. Ночь безоглядной, пылкой любви…

Не успели потрапезовать, как в избу заполошно забежал растрепанный мужик из Сарафанихи.

— Беда, Егорша!.. Конные городовые! Мужиков нагайками лупцуют. Беги к Гришке-звонарю. Надо в сполох ударить. Проворь!

Егорша кинул ложку в деревянную чашку со щами и выбежал из избы.

Стенька и Ксения переглянулись, а Лукерья, побледнев, охнула:

— Батюшки-светы! Никак, за чертово яблоко мужиков избивают. Теперь и за нас примутся.

— Вот и поговорили, — нахмурился Стенька.

Он только что намеревался приступить к разговору с Егоршей о своем деле, а тут такая напасть.

Вскоре над селом раздались сполошные удары колокола. С кольями и вилами понеслись к Сарафанихе мужики.

— Ох, беда, ох, беда, — раскачивала головой Лукерья.

— Уходить надо, Степушка. Опасно нам здесь оставаться.

Стенька молча посмотрел на Ксению и пошел к распахнутой двери.

— Ты куда?

— Успеем уйти. Я чуток гляну.

— Нельзя тебе, Степушка! Прошу тебя!

Но умоляющий возглас Ксении не задержал Стеньку. Он быстро вышел из избы и направился в сторону Сарафанихи, откуда раздавался гул настоящей битвы.

Невесть, откуда появилась баба с колом, издающая злые крики:

— Будь они прокляты, эти яблоки дьявола! Будь прокляты!.. А ты чего, верзила, без кола? Держи! Беги в Сарафаниху!

— Степушка-а-а! — послышался отчаянный крик Ксении, но Стеньку было уже не остановить: его порывистая душа не выдержала. Он чуть ли не с детства (еще с отцовских рассказов) возненавидел бесовские плоды, кои долгие годы будоражили мужичью Русь, и вот теперь, захваченный всеобщим мятежным чувством, он ринулся с колом в Сарафаниху.

— Круши слуг сатаны, сынок! — воскликнул с завалинки сидевший в убогой заячьей шапке и валяных опорках древний старик, ходивший когда-то под Самару к Пугачеву.

Прибывший в Сарафаниху частный пристав приказал собрать сход, на котором, сердито топорща палевыми закрученными усами, заявил с вороной лошади:

— Вы, крестьяне подведомственной государю губернии, не выполнили царское повеление и, тем самым, грубо нарушили указ императора. За оное преступление мне поручено подвергнуть вас порке, а затем наглядно проследить за посадкой картофеля.

— А как же, ваше благородие, мы будем после порки оные плоды сажать? Нагаечки-то ваши известные. Надо после них недельку отлежаться, — высказал староста с огненно-рыжей бородой.

— Ты дурь-то не вякай, черт рыжий! — погрозил тугим кулаком пристав, однако призадумался. Староста в какой-то мере прав: изрядная порка затянет исполнение государева указа, а сие нежелательно, ибо сроки посадки нарушатся. Пожалуй, надо сделать по-другому. Пусть вначале мужики выполнят работу, а затем и нагаечки изведают.

— Некогда отлеживаться, мужики. Ступайте по домам и тотчас сажайте картофель. А я пригляну.

Но крестьяне и с места не сдвинулись. Переминались с ноги на ногу, выжидая ответа старосты. Тот был мужик не робкого десятка, но и поспешных решений не любил, а посему задался целью урезонить пристава.

— Скажу от всего мира, ваше благородие. Как Господь человека сотворил, с той поры, почитай, и хлебушек стали сеять. Никому и в голову не приходило, чтоб хлебушек каким-то неведомым плодом заменить. Никакого резону нет. Вы бы, ваше благородие, потолковали с губернскими чинами, дабы нас от сего овоща избавить. А мы уж, ради благого дела, за ценой не постоим. Так, мужики?

— Не постоим! Последни деньжонки соберем! — дружно отозвались мужики.

— Молча-ать! — рявкнул пристав. — Разойдись! Мигом за посадку!

Вот тут-то мужики и не выдержали:

— Не желаем сажать чертово яблоко!

— Не быть бесовскому овощу!..

Крики были настолько разъяренными, что пристав понял: пора принимать крутые меры. Послышалась отрывистая команда:

— Бить нещадно!

Два десятка конных наехали на мужиков и замахали нагайками. Гул, визг и вой огласили Сарафаниху. Конные били жестоко — по головам, плечам, спинам. Не щадили и лица; одному из «бунтовщиков» выбили глаз, тот закорчился на земле, но нагайка продолжала стегать и лежачего.

Те мужики, которым удалось добежать до своих дворов, выскакивали из них с топорами, вилами и орясинами.