Иван Арсентьев - Буян

Евдоким нюхнул вонь порохового газа и вздрогнул; в глазах его помутнело от внезапного бешенства, от жажды сопротивления, но он тут же понял, что бороться в настоящую минуту бесполезно. Словно маньяк, в каком-то полудурье он двинулся к грозному директору.

Не прошло и пяти минут, как на столе лежала горка денег, связанных в пачке, — невыданная стипендия, часы, кольца, перстни присутствующих. Выразительный жест Череп-Свиридова — и добыча завернута Евдокимом в скатерть, еще жест — вынесена во двор. А там — мать ты, маменька! На третьем и на втором этажах все окна выломаны, мебель из аудиторий и спален свалена кучей во дворе. Разгром достиг первого этажа, где находились кухня и хозяйственные помещения. И здесь трудились, как волки в овчарне: рубили шкафы, били посуду. Надзирателей — ни души, разбежались, запрятались, как мыши в норы. Исчез и Череп-Свиридов с ценностями и деньгами.

Откуда-то выскочил потный, раздерганный Чиляк. Евдоким схватил его за шиворот, встряхнул.

— Вы что же, сволочи, сделали со мной! — крикнул он, чуть не плача.

Чиляк осклабился.

— Таких телят иначе к революции не приобщишь. Шевелись, не стой дубом! Волоки подушки вон туда, — показал он на середину двора.

Из разгромленного корпуса вынеслась буйная ватага распатланных молодцов, а за спиной Евдокима появилась еще одна. Она шествовала благопристойно, с чувством собственного достоинства и с некоторой даже торжественностью. Предводительствовал, как видно, Попасович, похожий на китайца старшекурсник — безбровый, безусый, с оттопыренными ушами и отвислым подбородком. Проследовав вперед, Попасович остановился со своими спутниками посреди двора, обтер губы, поднял, руку и, нахмурившись, густо прогудел:

— Господа! Что вы делаете? Опомнитесь!

Ватага, кидавшая в кучу разные вещи, перестала трудиться, удивленно обернулась. Десятки вытаращенных, бегающих глаз уставились на пришедших.

— Что вы творите! — продолжал с укоризной Попасович. — Вы же образованные интеллигенты! Как вы будете смягчать нравы, сеять вечное, светлое, доброе среди темных забитых крестьян, коль сами столь дико…

— Долой поповскую утопию, интеллигентное бревно! — злобно прервал его выскочивший откуда-то Череп-Свиридов. — Много ль твое христианство за двадцать веков посеяло народу светлого, доброго и так далее?

— Мы сами, всем народом одним махом разделаемся с социальным злом! — взмахнул Чиляк тяжелым кулаком.

— А дуракам, кто не понимает или вздумает мешать нам, вдолбим вот этим! — сунул Череп-Свиридов под нос Попасовичу револьвер.

— Господа, вы слышите? Свободу, равенство и братство — пушкой! Фи-и-и!.. — скривился презрительно Попасович. Спутники его возмущенно загудели. В ответ им закричали:

— Мы, эсеры и анархисты, зло вышибаем злом! Мы взялись за дело своими руками, и кто с нами не пойдет…

— Да как вы смеете требовать от нас быть разбойниками? И… и… потом мы ни в какие заговоры ваши не вступали! — воскликнул с гневом Попасович.

— Да! Да! — нестройно поддакнули ему единомышленники. — Мы к вам пристраиваться не будем, мы учиться будем!

— А этого вот не видали? — показал им Чиляк кукиш. — Учиться они будут! Ишь, иезуиты! Народ поднял революцию не для того, чтоб такие помещичьи сынки…

— Да чего с ними растабаривать!

— За дело, товарищи! — крикнул кто-то задиристо и выпалил в воздух из револьвера. И опять замелькало, затрещало.

— Ну что ж… — повернулся Попасович к своим со смиренномудрием на лице: мол, как кому угодно, а я умываю руки. Обиженные единомышленники повернулись вразнобой и пустились со двора.

— Ату их! Ату! — понеслось им вслед.

Попасович в воротах обернулся, поглядел, как летят в кучу ломаной мебели матрацы с подушками, засмеялся коротко и враждебно.

На кучу плеснули керосину, подожгли. Евдоким смотрел на горящее добро и не мог глаз оторвать, лишь отступал все дальше от гигантского зловонного огнища. Неровный ветер раздувал его, огненные хвосты горящих перьев, треща, взлетали ввысь и, догорев, сыпались на землю дымными комочками. Зловещий фейерверк! Ничего подобного никогда и не снилось.

В Кинеле тревожно ударили в набат. Чиляк сунул в руки Евдокиму тонкую пачку каких-то листков, наказал во что бы то ни стало расклеить по столбам да поторапливаться, не то поздно будет утекать.

— Куда утекать? — вытаращился на него Евдоким.

Чиляк осклабился, повертел пальцем возле лба.

— Ты что, угорел? Или в башке твоей того? Не хочешь — оставайся, в гостинице романовской давно уже ждут тебя, хе-хе, с расклепанными браслетами.