Иван Арсентьев - Буян

Не вынесла я обиды, решила исполнить то, что в Нижнем задумала. Помню, праздник был престольный, народ самарский гуляет, а я иду по городу и слезы сами капают. Пришла на Волгу, разделась, крест сотворила и пошла к воде. А там барышни визжат, купаются в панталончиках цветных. Взглянула на них, и колени у меня подогнулись. Я погибаю, а они останутся жить, мутить воду ногами кривыми, солнцу радоваться, а мое тело на дне раки клешнями будут рвать… Жаль мне стало себя — сил нет! Вышла на берег, надела платье, поплелась куда глаза глядят.

Жить было негде и не на что. Пошла стирать по людям, тем и перебивалась. А когда уж очень на сердце накатывало, подкрадывалась ночью к дому купца и била камнями окна. Раз буянила, другой, а в третий вижу — навесил ирод ставни дубовые и псов лютых завел — не подойти. Не отомстила я ему…

Анна примолкла и застыла, глядя на серую рябь кисейной занавески. Евдоким дышал взволнованно, все жилы его были, как провода телеграфные в лютую стужу: дергались, натянутые до предела. Встал порывисто, сжал кулаки.

— Скажи, кто этот гад?

Анна качнула головой, уронила безнадежно:

— Убьешь его? Ну и что? Все они… Всех их надо… Придет время…

Прозрачная голубизна заливала чистую комнатку, подсинивала кружева на сорочке, брошенной на спинку стула. Темнота рассасывалась по углам. Необычайно волнующее чувство наполнило грудь Евдокима.. В нем слились и жалость, и радость облегчения, и едкий стыд за себя. Евдоким опустился на пол и прижался лицом и губами к Анниной руке — маленькой, нежной и сильной.

Антип Князев мотался по Волге, снимал с причалов плавучие пристани и отправлял их в Самару. Навигация закончилась, капитан Барановский спешил собрать свое имущество в затон. Не только камские пароходы сверху, но и местные ходить перестали. Все вокруг застыло, никаких событий, вызывающих внимание, не случалось: над обреченной на голод землей повисло угрюмое молчание. Люди, ученые горьким опытом, привыкшие спокон веков не верить друг другу, таились в своих углах, перемалывали впустую тяжелыми жерновами мозгов беспокойные слухи о разгромах, грабежах. Но и слухи в последние дни стихли, словно время остановилось. То ли мужики бунтовать устали, то ли с новыми силами собирались… И все же, как часто бывает в предгрозье, чувствовались какая-то нервозность и страх перед неизвестными назревающими опасностями.

10 октября ночь выдалась безветренная, но мрачная. С вечера выпала жидкая пороша, но тут же стаяла, и берег почернел. Показалась луна, обросшая желтым цыплячьим пухом, — к непогоде и опять вскоре куда-то пропала, словно не захотела соседствовать с неприютной землей.

Поздно вечером кто-то постучал к Порфирию Солдатову. Павлина выглянула в темное окно и, как всегда, взвилась турманом:

— Иди… отворяй! Антихрист твой…

Вошел, приплясывая, Антип Князев, зазябший до синевы, поздоровался и стал торопливо скидывать с себя верхнюю одежду.

— Бр-р-р… Искупнулся не в пору… Переправы через Сок нет. Пришлось скидывать манатки… Шастал в темноте по дну… — бормотал он, стуча зубами.

— Откуда ты, Антипушка?

— Из Самары, вестимо…

— Храбе-ер… — протянула Павлина язвительно. Князев прилепился спиной и ладонями к теплой печи. Солдатовы следили за ним выжидательно. Явился, точно с потолка свалился, а в чем дело, не говорит, одно бормочет озабоченно:

— Не захворать бы не ко времени…

— Да что стряслось, Антип? — спросил Порфирий.

— Чайку бы, Павлина, а? Гришук-то не спит? Сгонял бы его за Лаврентием да за Николаем.

Вытянув жадно две здоровущие кружки обжигающего чая, Антип кое-как отошел, размяк. Нос маслянисто заблестел. В сенях застучали сапогами Щибраев и Земсков.

— Как на пожар прискакали… — пробурчала Павлина.

Сняли шапки, сели у порога на скамью. Угловатое костлявое лицо Щибраева было угрюмо. Земсков, сцепив пальцы, косил глазом на Антипа. Все понимали: собрал он их в такую пору неспроста. А тот, пряча блеск глаз под лохматыми бровями, вытер распаренное лицо, победоносно спросил:

— Ну, так слышали, братцы?

Мужики переглянулись.

— Скажешь — услышим…

— Началось, братцы!

— Что?

— Всеобщая Всероссийская забастовка! — поднял кверху палец Антип.

— Фью-ю!.. — присвистнул Земсков изумленно-радостно.

— А до наших палестин, как до той Маньчжурии… — поджал губы Порфирий.

— Узнаем, когда закончится… — поддержал Щибраев и нетерпеливо, кивнул Князеву: — Рассказывай, Антип.