Иван Арсентьев - Буян

— Кто это тебя так, паря? — слышатся рядом старческий голос. — Казачки удалые иль братья земляки распушили?

Евдоким медленно поворачивает голову, видит по соседству на койке старика с синюшным одутловатым лицом.

— Где я? — спрашивает Евдоким слабым голосом.

— Ого! Видать, паря, паморки тебе подчистую отбили… Где ж такому находиться, как не в больнице? — отвечает старик, и тоскливая усмешка трогает его небритые щеки. Он видит, как страдальчески кривятся распухшие губы новенького.

— Что, трещит? — показывает с хриплым смехом на голову. Кряхтя и скрипя пружинами, поворачивается на койке, шарит в тумбочке и протягивает завернутую в тряпицу бутылку. — На, паря, подлечись. М-да… о-хо-хонюшки… Все люди братья, растуды их! За что ж это тебя?

Глотнув жгучей водки, Евдоким помолчал, пытаясь вспомнить, с кем же, на самом деле, сражался он вчера ночью. И не вспомнив, сказал старику «спасибо» и опять закрыл глаза.

— Эх-ма! — вздохнул тот. — Зверье дикое… Готентоты. А ты не горюй — были бы кости целы, а нутро подживет и сверху все пригладится.

Евдоким не ответил. После выпитого полегчало немного, стало свободнее дышать и думать. Он принялся собирать в памяти все, что произошло с ним за последнее время, и не мог найти объяснения, отчего линия жизни, много раз прочерченная и выверенная в уме, неожиданно надломилась и пошла вкривь. Кто виноват в этом? Сашка Трагик со своим Марксом и социал-демократами, Череп — анархист или эсер, черт его разберет, — погромщики из вонючей пивной Тихоногова, полоумная тетка Калерия, наконец, архистратиг и сногсшибательная Анисья? Как он, Евдоким, попал вдруг в такую унизительную зависимость от этих разных и по большей части безразличных ему людей? По нелепому стечению обстоятельств, случайно? Не чересчур ли много случайностей за одну неделю?

Нет, это звенья одной цепи, выпадет любое — и цепь разорвется. А пока она скрутила его по рукам и ногам и не дает дохнуть свободно:

«Люди — братья…» Как бы не так! Все они как волки жестоко грызутся за лучшее место на земле и худо слабому, кто окажется меж противников и не пристанет ни к кому, — растопчут. Вот и рвется каждый в стадо, чтобы избавиться от одинокого бессилья, и чем раньше попадет туда, тем меньше тумаков получит в этой бесконечной вселенской драке.

«А ты, дурак, хотел жить среди волков сам по себе, потихоньку от волчьего пиршества куски перехватывать, ан самого чуть не сожрали».

За окном наступили сумерки, в палате затеплилась мутная лампочка. Няньки стучат посудой, разносят кашу. Больные лежат и переговариваются изредка, вяло. Нового ничего нет, старое неинтересно: давно все пережевано, надоело. В открытое окно вливается прохлада, но устоявшийся запах карболки сильнее свежего аромата молодых кленовых листьев.

Евдоким проглотил кружку бурого чая, заваренного для крепости с содой, приподнялся медленно, ощупал свое тело, как старый, износивший себя человек, у которого постоянное горе превратилось в хворь. Оттого и голова работает неправильно, и мысли обрываются и перескакивают с одного предмета на другой. Вчерашнее, ненужное, от чего хочется немедля отделаться, назойливо лезет, заслоняя собой главное. А что главное? Ответ, кажется, — вот он! Вертится на уме, а не дается никак, ускользает. Евдоким напрягает все силы, чтоб ухватиться за острый беспокоящий гвоздь, засевший в мозгу, но именно в этот момент кто-то тихонько начинает петь. Даже не петь, а скорбно бормотать:

Евдоким садится на койке, опускает ноги на пол. «Да замолкни ты!» — хочет крикнуть он гневно, но вдруг облегченно вздыхает, лицо его светлеет. Светлеет лишь на секунду: ответ на мучающий его вопрос не приносит радости. Какая же радость быть человеком без хребта, без той основы, которая помогает людям выстоять под напором жизненных ветров! Одиночество — от бесхребетности. Теперь Евдоким это понял. Нет у него той опоры, на которой он, казалось, твердо стоял; нет той земли — собственной и обильной, которой он всеми силами стремился обладать. Выбили ее из-под ног, а ему самому, потерявшему равновесие, суют со всех сторон под бока, не дают опомниться. Правильно говорил Сашка Трагик: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Но куда податься, к кому примкнуть?