Иван Арсентьев - Буян

Решил он и не почувствовал никаких угрызений совести; как будто чья-то невидимая сила сняла их с души, оставив одну беспощадную уверенность в том, что рука его не подымется снять с головы зловещую шляпу и убить вместе с вице-губернатором мальчишку, пухлую девушку и многих других, стоящих рядом с ними.

Все было по-прежнему, и никто не заметил перемены, происшедшей в душе Евдокима. А у него вместе с нарастающим чувством полного освобождения вспыхнула жгучая злоба на «товарища Вадима». Это он, он из-за всепоглощающей жажды мести толкнул организацию на бесцельное уничтожение людей! Чего добиваются подобные вожди? Сшибить царя чужими руками, а самим занять престол. И добьются когда-нибудь. Наобещают темному люду сто коробов, а потом запрягут его же и поедут, как ехали прежние. Мировой закон… Умный, хитрый, сильный выживает. Естественный отбор. Материалистическая теория Дарвина. Так было, так есть.

Конечно, «товарищ Вадим» черной работой заниматься не будет. Он заявил тюремному начальству, что вице-губернатора ждет скорое возмездие, и навязал комитету свою волю: Кошко должен быть убит во что бы то ни стало во время похорон Блока. Вадим изменил неписаному правилу террористов, гласящему, что «месть — это блюдо, которое следует есть холодным». Он просто трус, стремящийся ценой многих жизней отвести от себя удар. Это же совершенно ясно: если «товарищ Вадим» сидит в тюрьме, а вице-губернатор убит, значит он, Вадим, к террористическим актам никакого отношения не имеет.

Евдоким сцепил зубы, чтоб удержать запрыгавшую челюсть, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся. Сутулый, саженного роста Череп-Свиридов стоял в двух шагах и дико пучил на него белесые глаза, полные бешенства. Катафалк тем часом, проследовав мимо, удалялся, цокот казачьих подков по брусчатке затихал. Серые губы Черепа шевелились, и по их движению было нетрудно догадаться, какая неслыханная матерщина извергается с них.

«Плевать!» — подумал Евдоким равнодушно и опустил упрямые глаза. Череп-Свиридов протиснулся к нему, раздвигая боком толпу. Чуть пройдя вперед, остановился, крикнул коротко, будто не Евдокиму, а кому-то другому:

— Пошла к собору!

И долговязая фигура его замелькала среди уплывающей толпы. Увлеченный потоком Евдоким послушно пустился за своим напарником. Голова, туго стянутая обручами тяжелой шляпы, гудела.

Собор был битком набит. Череп покарабкался на хоры, а Евдоким, взяв осторожно в левую руку свой головной убор и прижав его к груди, остался стоять недалеко от входа.

«Со святыми упокой… идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание…» — выводили скорбно певчие. Молящиеся с зажженными свечами в руках, полускорбными лицами и далекими от покойника помыслами нестройно и усердно подтягивали. Рядом с Евдокимом две гимназисточки в крылатых передниках пошаливали тишком: гасили друг у друга свечки. Дебелая старуха с желтыми кобыльими зубами, осеняя себя широким крестом, мимоходом ткнула одну в бок костлявым кулаком.

«Житейское море, воздвигаемое зря напастей бурею, в тихое пристанище…» — гулко возглашал архиерейский хор. Маленький скуластый регент с какой-то лихой удалью взмахивал руками, а в высоком куполе над ним парил, покрытый пылью, окруженный тихо развевающейся паутиной, бог-отец с огненными херувимами.

«Ну и что? — подумал Евдоким с внезапной острой тоской. — Ну, убил Фролов Блока, а что изменилось? Ни-че-го!» — ответил сам себе, чувствуя, как все больше немеет и дрожит рука, держащая увесистую шляпу. Поискал глазами своего напарника. Череп-Свиридов стоял на хорах, по его напряженно-озабоченному лицу Евдоким догадался, что вице-губернатора в соборе нет, и усмехнулся про себя с тайным злорадством. Отвернулся, стал смотреть на икону напротив и увидел себя в отблеске стекла, как в зеркале. За несколько часов лицо вытянулось, похудело, глаза провалились и беспокойно блестят из темных глазниц.

«Зачем я здесь стою? Ведь я же не убью этих людей! Не хочу убивать!» — возникло в его сознании, и он стал проворно пробираться к выходу. Он не видел, как Череп схватился в отчаянье за голову и бросился с хоров вниз. Евдоким выбрался на паперть, где было посвободней, сбежал по ступенькам вниз, пересек наискосок площадь и спрятался в знакомых зарослях густой сирени.

Кошко вернулся в собор тем же запасным ходом, потребовал в пономарку полицмейстера и генерала Сташевского, отдал им какие-то распоряжения. Многочасовой священный обряд кончался. Когда духовенство с певчими вышли из храма, войск на площади оказалось намного больше, чем вначале. Солдаты, не мешкая, оттеснили публику подальше, окружили плотным кольцом колесницу с гробом и весь кортеж. Дальше по улицам вдоль тротуаров до самого вокзала не было видно ни единого постороннего человека: сплошными шпалерами стояли солдаты и казаки, а в промежутках у перекрестков, кроме того, — группы переодетых жандармов и филеров.