Иван Арсентьев - Буян

Время от времени Евдоким осторожно оглядывался. Позади шли парой женщины, дальше за ними, опираясь на клюку, — пожилой толстый господин. Они, видать, направлялись к центру посмотреть на похоронный кортеж. Евдокима он тоже интересовал, но по другой причине, и причина эта заслоняла сейчас всех и все. Прошлые дела, заботы, переживания, образы знакомых людей как-то отдалились, поблекли. Сердце закрылось для всего постороннего.

Вдруг Евдоким ощутил жгучее желание вернуться назад, к древнему деду в растоптанных подшитых валенках, присесть возле него на скамейку, снять с головы щегольскую шляпу, закрыть глаза и дышать. Дышать просто и все. Или посудачить с ним про погоду, про урожай, про другие очень важные, но сейчас уже не имеющие для него, Евдокима, значения вещи. Он даже шаги было замедлил, как внезапно его будто стеганул кто-то. «Что это я?.. — оглянулся он с удивлением и пожал плечами. — Чепуха какая!» Сплюнул, криво усмехаясь, и пошел дальше.

Ступал ровно, подтянуто и насвистывал тихо студенческую песню: «Коперник целый век трудился, чтоб доказать земли вращенье…». Это помогало не допускать в голову неподобающих мыслей.

Спустя четверть часа он вошел в раскрытую дверь двухэтажного деревянного дома с вывеской: «Художественная светопись П. М. Прохорова». Повертелся немного в коридоре, выжидая, затем быстро и осторожно выглянул из дверей на улицу. Посмотрел направо, налево — подозрительного ничего не заметил. Вернулся, постучал условным стуком в дверь напротив входа в салон светописи.

Отворила женщина странного вида в каком-то непонятном балахоне. Коротко стриженные прямые седоватые волосы, на ногах козловые сапожки, в пожелтевших пальцах папироса. Окинула посетителя недружелюбным взглядом выцветших голубых глаз. Евдоким поздоровался. Вместо ответа на приветствие она спросила:

— Вам чего?

— Мне тетю Пику, сударыня…

— Зачем? — пыхнула она ему в лицо дымом.

— По делу.

— А, вспомнила! — хлопнула она себя по лбу. — Вы настройщик пианино.

— Нет, я не настройщик. Я к господину Череп-Свиридову..

— Так вам кого, собственно, нужно? — спросила женщина как-то угрожающе.

— Квартиранта тети Пики… — повторил озадаченный Евдоким.

— Мало ли квартирантов перебывало у меня! Всю жизнь сдаю комнаты. Ишь, выдумал!

Вид хозяйки и сам разговор были настолько нелепы, что Евдоким попятился, опасливо, подумал: «Помешанная… Ей-богу!» Решил уйти и вернуться попозже.

— Я еще зайду. Если возвратится…

Женщина захлопнула дверь перед его носом.

— Тьфу! Будь ты неладна! — выругался Евдоким. — Хозяюшка под стать квартиранту… Однако куда его черти уволокли?

Не успел Евдоким выйти на улицу, как за спиной его раздался кашель. Обернулся. Что такое? В двери, где только что маячила нелепая Пика, гримасничал Череп! Манил к себе пальцем. Евдоким хмыкнул, пошел за ним темным коридором, где почему-то пахло мокрой псиной. Свернули влево, затем вправо и за крутым выступом попали в апартаменты Черепа.

Евдокиму еще не приходилось бывать у него. Первое, что бросалось в глаза, — это несусветный кавардак, царивший в комнате. Узенькая железная койка под солдатским одеялом, подушка с желтым пятном посередине наволочки — отпечатком головы, пыльные газеты и век не мытая посуда. Уныло, серо, пусто. Видимо, Чиляк не врал, когда говорил, что Череп не любит мыть посуду: рассовывает по углам по мере загрязнения, а затем, утомившись ее зрелищем, обычно разбивает, а осколки выбрасывает в фортку. Ел он со сковороды, пил из никогда не мытой кружки, пахнущей зубным порошком, в привкусе которого находил особую свежесть. Малейший комфорт считал излишеством и, готовясь к новой жизни, гордился своей нищетой.

Смахнув с койки какие-то бумаги, показал Евдокиму:

— Садись.

— Твою бы дикую хозяйку да на оборону Порт-Артура, ни один бы япошка не проник! Уж Пика так Пика… — сказал Евдоким.

— Ее зовут Епистолия Мокеевна. Она не дикая, хотя и не из тех, у кого душа нараспашку. Что мне и нужно. Кстати, после дела скрываться будешь здесь. Если, конечно, не попадешь в «романовскую гостиницу»…

— Она член организации?

— Нет, она вдова-чиновница.

— А знает, кто ты?

— Полагаю, что да. Однажды у нас с ней был разговор. Вы, говорит, так молоды, а занимаетесь революцией. Что понимаете вы в ней? Все понимаю, говорю. Странно, а я, говорит, жизнь доживаю, а увы! Почему это? Так вы, говорю, сами же ответили на свой вопрос: жизнь прожили… Возможно, возможно, сказала она. Завидую вашему счастью Дон-Кихотов. Но на меня можете рассчитывать, буду помогать, сколько хватит моей жизни. Хватит, — успокоил я ее, — царизм в агонии, умирать собирается. Тут она мне и сказанула: если, говорит, царизм только собирается, то вы, революционеры, умираете весьма усердно. Революция, как Уран — она поедает своих детей. И все-таки, говорит, Карфаген должен быть разрушен… Вот тебе и Пика. Ну, а ты как, готов? — спросил, меняя разговор, Череп-Свиридов.