Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

Подумалось: «Хорошо бы и правда хоть на миг оказаться в Вильнюсе, ещё раз взглянуть! Вот только куда она денется, эта “горечь дум”… Всё, “в чём был и не был виноват”, с собой унесём». Вздохнул печально.

Мысли путались, то уносясь в далёкое прошлое, то возвращаясь к недавнему.

«Жаль, не зашёл в часовню на кладбище, свечку за упокой Евы не поставил. Начнутся каникулы – обязательно надо ещё раз съездить в Близневцы. Неужели Ева так всю жизнь и прожила в деревне? Теперь уже и не узнать…»

Фарный костел, как всегда, придавил мощью, ангелы на шпилях зелёных куполов по-прежнему манили райской жизнью… Профессор усмехнулся: «Город помнит князей Великого Княжества Литовского, королей Речи Посполитой, а один из красивейших его храмов стоит на Советской площади – история большая шутница». У входа – скульптура Христа, несущего крест, надпись на латыни «Sursum corda». Привычно перевёл: «Вознесём сердца». Знать бы, как это сделать… Может быть, Ева – умела? Она верила, не сомневаясь.

– Ева, тебя какой-то пан искал, – тетка Стефания, не сходя с крыльца своего дома, прокричала через забор соседке и добавила, растягивая слова, – сыты, файны, [29] Красивый. при шляпе.

– Вецер ў полі ён шукаў, [30] Ветер в поле он искал. (бел.) – буркнула Ева, с трудом распрямляясь и потирая поясницу, – не уходила я никуда с огорода.

– А он у калитки все мялся, да, видать, так и не решился.

– Калі вырашыцца, тады хай і прыходзіць [31] Когда решится, тогда пусть и приходит. (бел.) .

– Я это, Ева. Не узнаёшь?

Отворив калитку, в палисадник вошел мужчина в светло-коричневом костюме и галстуке-бабочке. Широкие брюки волочились по земле, подметая пыль.

– Як не познать: таки гжечны [32] Благородный. (бел.) пан по’ляк до нас пожаловал, – глаза Евы сузились, лицо запылало, за невольным смешением языков притаилась растерянность. – Давно не бачили. Як поживаете, пан?

– Вернулся вот.

Нежданный гость поставил на землю небольшой саквояж, осмотрелся по сторонам, с удивлением проводил взглядом мальчонку лет трёх, в одной рубашонке пробежавшего за дом.

– Никак приплод у тебя? Не ждал…

– Вот как? Пан спадзяваўся [33] Пан надеялся. (бел.). его будут пятнадцать лет ждать? – Ева обтёрла руки о фартук и решительно направилась к мужу. – Ты, уезжая, что сказал? Переночуешь в городе? Марыся тады в люльке вмещалась, а тяперь – шестнадцатый год пошёл. Вельми долгая ночь получилась. Уходи.

Она стояла перед Язэпом, скрестив руки на груди, не давая сделать ни шагу по двору. Когда-то милые черты лица загрубели, приобрели резкость, тонкая талия и высокая грудь ушли в прошлое, оставив лишь намёк на былую статность, только серые глаза оставались по-прежнему глубоки.

– Ева, я перед богом и людьми твой муж.

Не удержался, сглотнул слюну: из летней кухни донёсся запах жареного сала, картофляников. Ева нахмурилась, внимательно осмотрела костюм Язэпа. Обтрёпанные рукава пиджака, почти до дыр протертые на коленях брюки, засаленная рубашка…

– Ты, можа, голоден? – не очень решительно кивнула в сторону хаты. – Проходь, где трое за столом, там и четвёртому хватит.

Вечером, когда Язэп помылся в бане и лёг спать, на Еву набросилась Марыся:

– Он что, теперь с нами жить будет? – кивнула в сторону гостя, вольготно раскинувшегося на хозяйской кровати.

Марыся закончила шесть классов польской школы. Рослая, широкая в кости, она выглядела бы взрослой барышней, но торчащие в разные стороны непослушные завитки русых волос да круглое, ещё детское личико, а более всего непосредственный нрав выдавали возраст.

– Ён бацька твой, – вздохнула Ева.

– И что? Я его пятнадцать лет не знала и знать не хочу, – волнуясь, Марыся, сама не замечая, говорила на смеси русского языка с белорусским, вставляя польские слова. – Где он был, когда я в больнице в Варшаве лежала, и мне операцию делали? Мальчишки бегали, кричали: «Herbata, czekolada, pomarańcze», а у меня ни единого злотого, никто не дал!

– Бедная моя доча, кветочка моя, – Ева обняла дочку, крепко прижала к себе. – Бог с ними, с теми шоколадами, апельсинами и панскими чаями. Вот за ножкой твоей не уследила я, прости меня, бестолковую. Из-за меня хромаешь: не усмотрела, что ты по снегу босиком бегала, суставы и воспалились. Потом-то из кожи вон лезла, чтобы на эту операцию в Варшаве заработать, да, видишь, не помогло. Не всё и врачи могут.