Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

Они часами бродили по ночному городу и никак не могли наговориться. Аннет рассказывала, что её отец учился в Сорбонне у Пуанкаре. Он и должен был читать этот курс лекций, но тяжело заболела бабушка, отец не смог оставить умирающую мать, а деньги по договору уже были получены и истрачены на лекарства. Пришлось Аннет ехать на родину предков вместо него. Маму свою, француженку, Аннет не помнила – она умерла, когда дочке было три года, девочку растили отец и русская бабушка. Дед – поляк, после подавления восстания 1863 года эмигрировал с семьёй во Францию и вскоре умер, оставив жену без средств к существованию, но с десятилетним сыном на руках. Гордая бабушка никогда ни на что не жаловалась, учила внучку русскому и польскому языкам, ничего не рассказывая об истории страны, которую пришлось покинуть.

Алесь, размахивая руками, с энтузиазмом говорил о Великом княжестве Литовском, простиравшемся при Великом князе Ольгерде от Балтики до Причерноморских степей, о двоюродных братьях, князьях Ягайло и Витовте, о предательствах, изменах, заключённых союзах и униях, возникновении Речи Посполитой и трёх разделах её. Смеялся:

– По закону, высланным из западных губерний за причастность к восстанию, предписывалось в течение двух лет продать или обменять свои земли, причём покупать их могли только православные. Так что мой дед вполне мог купить имение у твоего.

Аннет тихонько улыбалась: как ни странно, этот угловатый, то очень робкий, то громогласно-напористый молодой человек, несмотря на разницу в возрасте, занимал всё больше места в её мыслях. Шрам на лице вызывал сострадание: хотелось погладить его, прикоснуться губами…

А Алесю хотелось «выплеснуть» всё, о чём так долго молчал. Он даже начал рассказывать Аннет о Кочубее, о том, как возвращался с полыхающей огнем Кубани домой. О поезде, который регулярно останавливался в степи, а пассажиры бродили по окрестностям в поисках дров и угля, надеясь в случае удачи доехать до следующей станции. О том, как в Киеве его сняли с поезда, обвинив в дезертирстве, и если бы не случайная встреча на вокзале с братом матери, дядькой Павлом, один бог знает, чем бы это закончилось.

Алесь вспомнил, как дядька Павел тогда взахлёб говорил о создании БНР, верил в международное признание республики, восхищался братьями Луцкевичами, Вацлавом Ластовским, всерьёз уверяя, что когда-нибудь белорусы поставят им памятники… Оборвал свой рассказ и грустно усмехнулся:

– Только ненормальный может рассуждать с такой женщиной, как ты, о политике. Напомни ещё раз, как называются твои духи?

– Зачем? – смеялась Аннет. – Хочешь подарить другой возлюбленной?

– Нет, хочу покупать их тебе всегда.

– Милый мой мальчик, у тебя не хватит денег, – поддразнивала Аннет, – это самые последние духи коллекции мадам Шанель, № 5…

– Я заработаю, – сердился Алесь. – И не называй меня мальчиком.

– Хорошо, хорошо, мой милый.

Часто, занятые беседой, они не замечали, как таяли звёзды и наступал рассвет. Но миновать костёл Святой Анны не получалось. Стоило поднять голову, и впереди, где темно-серое небо, нависшее над их головами, подсвеченное восходящим солнцем, приобретало оттенок насыщенного ультрамарина, пламенели багряные башни костёла. Не сосчитать, сколько раз они замолкали, потрясённые этим созданием человеческого гения. Завороженно, словно первый раз, разглядывали фасад: стрельчатые окна, бесконечно повторяющиеся ажурные арки-купола, напоминающие рукоделие, плетёное искусной кружевницей.

– Наверное, твой отец вспоминал этот костел, когда давал тебе имя, – шутил Алесь.

И неизменно начинал читать Богдановича:

Оба ёжились от утренней сырости, прижимались друг к другу, надеясь согреться. Аннет тихонько постукивала нога об ногу: кожаные ботиночки изящны, но иной раз не помешали бы и русские валенки, а Алесь всё продолжал читать, чуть нараспев:

Холодную зиму двадцать третьего года сменила запоздавшая, капризная весна. Она то раззадоривала солнышком, то посыпала остатками снега, сохранёнными рачительной хозяйкой-природой в закромах. Ветки деревьев, еще вчера дразнившие набухающими почками, радующие глаз нежными зелёными, жёлтыми, розовыми оттенками просыпающейся в них жизни, за ночь покрывались ледяной коркой, становясь одинаково серыми.