Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

– Нашли? – Ева опустила глаза.

– Нет.

Сквозь брешь в тучах по крыльцу пробежали последние лучи заходящего солнца, задержались на лицах беседующих, смягчив резкие черты лица командира и сгладив напряжённость Евы.

– Да не бойся ты, – осторожно потянулся к Евиным рукам, беспокойно вздрагивающим на коленях, – или замерзла?

Сбросил с себя кожаный плащ, попытался накрыть плечи Евы, но она резко отпрянула:

– У нас, Трофим Алексеич, так не принято. У меня муж есть.

– Ну да, – усмехнулся. – От полюбовницы пришел к тебе помирать.

– То мое дело.

Собеседник с досадой рванул меха гармошки, остановился:

– Бабка Стефания, хватит через забор подглядывать. Заходи к нам, новой песне научу, небось не слыхала ещё… – громко запел. – Широка страна моя родная!

– Какая я тебе бабка, охальник? – выросла над оградой соседка. – Сроду у меня таких внуков не было! Спать людям не даёшь.

– Так ты ж всё равно на заборе виснешь, какой сон?

– Тьфу на тебя и твою гармошку, – Стефания обильно сплюнула и гордо удалилась.

– Я другой такой страны не знаю… – громко пропел гармонист и резко сжал меха, заглушая звук.

– Ты, Ева, тоже себя полькой считаешь?

– Местная я. Это вы всё туда-сюда ходите, а я здесь родилась, здесь и помру, – задумчиво ответила женщина. – Любить нам новую власть не за что. Кожны раз кровь приносите – кому понравится, когда в его доме стрельба починается? Пули-то в обе-две стороны летят. А вот что школы белорусские открываете – за то поклон низкий. Может, хоть Стась будет на роднай мове учиться. Марыся-то в польской шесть классов закончила, другой не было…

– Племянник твой?

– Да. Брат младшой надорвался, когда дом этот строили, а невестка через тридцать дней руки на себя наложила… Я и не виню её: такая уж любовь промеж ними была. Может, там сейчас вместе, – Ева перекрестилась.

Помолчала и задумчиво добавила:

– Идите уже, Трофим Алексеич, и без того сплёток не оберусь! Странный вы. Большой начальник, а на гармошке играете. И сапоги, уж простите, у вас совсем стоптанные.

– Стоптанные, говоришь? – большой начальник поднял ногу и внимательно оглядел подошву. – По вашим лесам да болотам за бандитами гоняться – ещё не так стопчешь. А без гармони я себя не мыслю. Без неё – что без рук…

Поднялся, шагнул под дождь, с каждой минутой усиливающийся:

– Прощай, Ева, может, когда и встретимся, – помолчал. – Да, своему профессору, у которого на Опытной станции на операцию дочке зарабатывала, подскажи, он вроде человек неплохой… Пусть уходит, пока есть возможность. Где дыры на границе, вы все знаете. На меня только не ссылайся.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан!

Лейтенант Костров бежал навстречу, придерживая рукой уголок плащ-палатки. Тесьма, которая должна была затянуть капюшон вокруг лица, оборвалась. Из-под капюшона выглядывало мальчишечье безусое лицо – предмет постоянных огорчений девятнадцатилетнего лейтенанта ускоренного выпуска.

– Я вас жду-жду, товарищ капитан. Этого поляка-офицера допросить надо, а они завели его в сарай и там бросили. Он, может, нас на банду Волка выведет.

– Нас? Ну-ну, может, и выведет, – капитан усмехнулся.

Косые струи дождя перечёркивали стволы сосен и елей на опушке леса, погромыхивал гром, прямо над головами сверкнула молния.

Костров пристроился рядом, развернувшись вполоборота к капитану, и стряхивая с лица капли дождя, по-мальчишески самоуверенно спешил высказаться:

– А ещё, товарищ капитан, как хотите, но эта семейка мне подозрительна. Отец Марыси – типичный враг, видели, как он на вашу форму зыркал? А офицер – небось, кавалер её.

Капитан Греченко поправил под плащом заботливо спрятанную гармонь, скучно ответил:

– Ты, Алексей, раз такой бдительный, рапорт пиши. Отправят парализованного старика и глупую девчонку в Сибирь, глядишь, они там поумнеют.

Лейтенант, обиженный, остановился, пару раз открыл рот, словно рыба, вытащенная из воды, и побежал догонять начальника, ускорившего шаг:

– Зачем вы так, Трофим Алексеевич, я же предположил только…

– В следующий раз, Костров, ты не предполагай, а думай!

Со стрехи сарая перед входом натекла огромная лужа. Капитан поморщился, представив, как портянки сразу впитают влагу, ногам станет холодно, а на душе мерзко, и постарался перешагнуть лужу. Не удалось: поскользнулся на грязном деревянном порожке, нелепо взмахнул рукой, чуть не уронив гармонь и громко выругался.