Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Из Симно командующий отправился к штабу 3-го корпуса в Олиту, где выступил перед казаками и в лазарете вручил награду первому герою войны — Козьме Крючкову, картинно сняв георгиевскую ленточку со своей груди.

В этот же день Уфимский полк двумя колоннами двинулся из Симно на север, к станции Вержболово. Шли побатальонно с интервалами, далеко по округе разлеталась залихватская русская военная песня:

И снова высоко взлетело в небо:

Три дня полки шли ускоренным маршем, делая до тридцати вёрст в день, и к вечеру 16 августа вышли к границе южнее Вержболово, как раз когда заканчивалась стычка русской кавалерии с немецким батальоном, сделавшим вылазку в город. Части дивизии заняли фронт с севера на юг протяжённостью почти в шесть километров. Южнее, ближе к берегу Виштынецкого озера, расположилась 40-я дивизия 4-го корпуса. А севернее, вдоль стратегического шоссе на Кёнигсберг, стояла 25-я дивизия. Телефонная связь между частями не работала, конница практически отсутствовала, поэтому Орловцеву приходилось всё время курсировать на выделенном ему жеребце Бархате между штабом дивизии и полками.

Поздно вечером из штаба армии пришёл приказ корпусу Епанчина — ранним утром 17 августа перейти границу Восточной Пруссии и наступать на юг от Сталлупенена в направлении прусских деревень Допенен и Гёрритен [8]. Полку уфимцев предписывалось взять деревню Гёрритен, наступая в центре фронта 27-й дивизии. Офицеры и солдаты, несмотря на усталость после марша и грядущие опасности, находились в боевом, приподнятом настроении, форсили и подшучивали друг над другом. Солдатам дали отбой, офицеры так и не сомкнули глаз. Спокойствие летней ночи лишь изредка прерывалось короткими перестрелками между выставленным боевым охранением и вражескими патрулями. Орловцев с несколькими офицерами полка пережидал ночь в деревенском доме. Много шутили, пытаясь снять нервное возбуждение, предсказывали друг другу фронтовую судьбу, рискуя накликать на себя нешуточные испытания. Каждый русский офицер в душе фаталист, потому все обменялись адресами, дав слово известить родных о судьбе товарищей. Сомнений в необходимости и справедливости войны ни у кого не было.

Затемно, 17 августа в четыре утра, две колонны 27-й дивизии двинулись через границу. Три часа шли маршем со всеми предосторожностями и фланговым охранением. Пересекли германскую границу в семь утра. Дальше колонны полков разошлись.

Орловцев ехал верхом, неподалеку от командира полка уфимцев полковника Отрыганьева [9]. Они продвигались вперёд среди буйного разноцветья лугов, вдоль полей с уже налившейся спелостью пшеницей и задорными глазками васильков по краям. Когда солнце начало изрядно припекать, окончательно разогнав туман, висевший над полями, сделали небольшой привал, первый в Пруссии. Солдаты сошли с просёлочной дороги в поле, освободились от винтовок, ранцев и прочей тягости, группами разлеглись на траве. Младшие офицеры потянулись к своим ротным.

Орловцев присел на траву возле команды отдыхавших солдат. Притомившиеся мужики достали из-за пазухи едва подсушенные куски ржаного хлеба и сдержанно, не спеша ели. Несмотря на то что август уже перевалил за середину, трава не выгорела. После дождей снова зацвел клевер, и маленькие веселые цветки белели среди свежей зелени. Вблизи от Орловцева молодой белобрысый солдат, по-звериному ловко пластаясь над землёй, несколько раз хлопнул фуражкой о траву, затем осторожно вынул из-под фуражки оглушённого шмеля. Орловцев увидел, как, потянув шмеля за лапки, солдат разорвал мохнатое брюшко. Что-то вынул оттуда и, широко улыбаясь, положил в рот, откусив в придачу хлеба.

— Из какой губернии призван, и что ты такое делаешь? — не удержавшись, спросил Орловцев.

— Тамбовские мы, из Усманского уезда. Ваше благородие, неужели не знаешь этой забавы? Ай летом в деревне не гостевал? Там у него в брюшке пузырик с мёдом. Счас я ещё тебе добуду.