Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Орловцев сильно переживал нелепую гибель оренбуржцев. Причина трагической неудачи таилась в несогласованности действий дивизий 3-го и 4-го корпусов. В штабе корпуса генерала Епанчина знали, что дивизия из 4-го корпуса на двадцать вёрст отстала от графика движения, но почему-то не сообщили об этом в дивизию Адариди. Конная пограничная сотня и кавалерийские разъезды дивизии, которых явно не хватало, не успели нащупать немецкие силы, зашедшие во фланг и разбившие Оренбургский полк. Немецкая же разведка сработала точно, быстро обнаружила разрыв во фронте русских корпусов и оперативно перебросила туда из-под Толльмингкемена пехотный полк с артиллерийской бригадой. Командиры русских дивизий и полков располагали скудной информацией о частях противника, действующих против них. Единственное, что смог в той ситуации сделать Орловцев, это поднять артиллеристов да известить начальника дивизии о немецкой атаке. После чего генерал Адариди немедленно ввел в бой Саратовский полк. Это выправило общую ситуацию, но, к несчастью, оренбуржцы к тому времени понесли огромные потери.

Орловцев устало шел вдоль дороги, ведя коня под уздцы. Вокруг простиралась изуродованное, разрытое снарядами поле. Множество убитых солдат ещё лежали там, где их настигла смерть. Раненые, поддерживая друг друга, брели по обочинам, надеясь добраться до лазаретов. Другие смиренно лежали на поле, приглушённо постанывая, почти и не надеясь на помощь. Орловцев помог одному из раненых солдат добраться до лазаретной телеги и после долго оттирал китель от чужой запекшейся крови. Ночевать он устроился вместе с мертвецки усталыми солдатами Уфимского полка в каком-то сарае на хуторе, в версте от так славно взятой днём деревни. Тут же лежали раненые, которых санитары успели до темноты подобрать на окрестных полях, многие из них уже умерли.

Так закончился для Штабного день первого сражения на земле Восточной Пруссии. И вот теперь, через тридцать лет, в тот же самый день 17 августа, русская армия вновь стоит на тех же границах, и он, капитан Орловцев, всё еще ведёт свою незаконченную личную войну.

Ночёвка не задалась. Как ни пытался Орловцев заснуть на колючей соломе, разбросанной по земляному полу сарая, как ни устраивался, сон не шел. Страшное напряжение этого первого в его жизни настоящего боя не отпускало. Офицеры дивизии, старше Орловцева по службе лет на семь-десять, уже имели опыт боёв в Маньчжурии. А для него и для его ровесников всё происходило впервые: смерть бегущих рядом солдат; гибель друзей-офицеров; крики, стоны и страшные гримасы боли на лицах раненых; какая-то неведомая ранее, животная радость при виде смерти врага от твоей руки; и ещё страх, который надо пересилить, страх, который льдом сковывает твой разум, волю, руки, ноги, не даёт шагу ступить, вжимает в землю и проникает глубоко в душу. Всё для них было впервые и совсем не походило на сотни проведённых ими учебных боёв и стрельб.

Но этой ночью в памяти Орловцева всплывали не горячечные моменты сегодняшнего боя, а события последних мирных дней. Особенно тот волнительный день отправки частей на войну, когда укомплектованные по военному штату полки, до трёх с половиной тысяч солдат и офицеров, с развернутыми полковыми знаменами и полковыми оркестрами строились на площадях Вильно и других городов, где стояли части 1-й армии. Строились они не для напыщенного парада, а для напутственного молебна «на брань». Командиры батальонов и рот — верхами, солдаты с полной выкладкой и вооружением в пешем строю. Орловцев участвовал в проводах Уфимского полка из Вильно. Полк выстроился на Снипишской площади, до краёв заполненной людьми, пришедшими помолиться за солдат и офицеров. Сюда пришли семьи и знакомые офицеров, сверхсрочников, унтеров, много горожан. На площадь, тесную от множества людей, в праздничном облачении вышел полковой священник протоиерей отец Василий Нименский [12]. На аналое, стоявшем перед ним, уже лежали реликвии из полковой церкви: большой позолоченный образ святого Димитрия Солунского — покровителя уфимцев и образ Уфимской Божией Матери в ризе необычайной работы из жемчуга. Эту икону полку подарили жители Уфы в день его столетнего юбилея. Всё затихло, командир поздоровался с полком. Далеко по площади и соседним улицам разнеслась команда:

— На молитву — шапки долой, певчие перед полком! — И молебен начался.

Орловцев стоял во втором ряду, сразу за офицерами штаба полка, когда порыв ветра рванул знамёна, закружил по площади пыль, поднял в воздух охапки уже подвяленной на солнце травы, сорвал с деревьев ещё совсем зелёные листья и неожиданно сбросил с аналоя на землю полковой образ. Стекло киота разлетелось на куски. Женщины вскрикнули — дурная примета для воинов, уходящих на войну, но никто из молящихся солдат не вздрогнул. Священник произнёс короткое, прочувствованное слово о воинском мужестве и долге, о преодолении через веру боязни смерти. При целовании креста всех офицеров и солдат окропил освящённой водой, наставляя каждого добрым словом. Затем командир полка полковник Отрыганьев по-отцовски напутствовал своих солдат и офицеров словами о верности присяге, о любви к Царю и Отечеству. Многократные крики «ура» раскатились по площади и ближайшим улицам, оркестр заиграл «Боже, Царя храни…», женщины заплакали, кто в голос, кто украдкой, у многих на глазах в эту печальную и высокую минуту выступили слёзы.