Михаил Булкаты - Живой обелиск

— Эй, отец, посторонись! Дай мне сразиться с зачарованной башней, о стены которой крошились наши копья! — полушутя крикнула Асинет старому Бибо, прислонившемуся спиной к стволу дуба.

«Значит, она решилась и начала свое дело без Хадо», — подумал я.

Старый Бибо не просто стоял, он точно защищал собой дуб, обреченный на казнь. Так мне показалось в ту минуту. Он растерянно озирался, словно искал оружие против грозной силы.

— Стой! — подняв посох, крикнул он. — Останови! — Его слова терялись в грохоте машины.

Заур застыл на месте. Радость его сменилась смятением. Будто его настигла беда, подстерегавшая давно. Старый Бибо, запрокинувший голову, еле держался на ногах. Асинет бросила экскаватор с поднятым ковшом и кинулась к старику, вцепившемуся в ствол дерева руками.

— Дада, у тебя болит что-нибудь? — спросила она.

— Болит, говоришь? — переспросил Бибо. — Болит, доченька, болит!.. Да перейдут ко мне твои недуги!

— Где у тебя болит, дада?

— Вот тут болит, доченька, — очертил он кружок вокруг сердца.

— Не бойся, дада! — она обняла старого Бибо и нежно потянула его к хадзару. — Я сейчас же уложу тебя в постель, укутаю хорошенько, и все пройдет.

— Постой, доченька! — Он высвободил руку, посмотрел в упор на Асинет. — Помнишь, вы с Таму рассказывали мне о французе… о большом человеке, которого казнили в день его рождения?

— Помню, дада!

— Ему отсекли голову каким-то странным фаринком [15] Фаринк — вид сабли. Здесь имеется в виду гильотина. , и весь народ его оплакивал, потому что человека казнили в день его рождения!.. — Бибо кивком головы указал на мозолистый ствол дуба и еле выговорил: — Через три дня день рождения моего ардхорда [16] Ардхорд — побратим. .

— Успокойся, дада!

— Когда вы с. Зауром, Хадо и Таму начали строить дорогу, я чувствовал, что нам не миновать страшного дня, но у нас не оказалось мужества того большого человека. Видишь, доченька, как больно всем стало, когда ты начала кромсать корни…

— Не говори так, дада!

— Да, да, доченька! Я знал, что ты оттягиваешь это, но сегодня уже не стерпела, потому что ушел сын Кимыца Хадо и ты боишься, чтоб не сбежал от капризов старого Бибо и Заур…

Заур жевал капроновую бечевку своей шляпы. Я не удержался и подошел ближе. Старик гладил зарубки на стволе дерева. Перед моими глазами запестрели какие-то желтые круги. Похожие на летящих журавлей, две вереницы старых зарубок напоминали и кровоточащие раны. Бибо положил левую руку на самую верхнюю рану и, пересчитывая зарубки, опускал ее.

— Легко ли носить на теле столько ран, доченька!

— Дада!

— Потерпи, доченька, не убивай!.. Сначала уйду я!

— Не нужно, дада! — попросила Асинет.

— Одна из ран еще и не зажила… Вот она, вот она! — шептал старик как одержимый и судорожно гладил две желтовато-красные буквы, высеченные под старыми зарубками.

Асинет впилась в них раскрытыми от ужаса глазами и, не оглядываясь, побежала домой…

Это была детская шалость, но она дорого обошлась Бибо, Асинет, Хадо, Зауру. Сколько раз я в детстве насекал на стволах вековых буков свои инициалы, не задумываясь, что дерево чувствует боль так же, как человек! Но здесь была боль не одного дерева, не одного человека! «А+Т» — насек кто-то аккуратно. Он даже не успел закончить ножку «Т», и она выглядела как зонт с переломанной ручкой. Тот человек, видимо, не хотел причинить боль старому Бибо, Асинет, Хадо, Зауру. Он забавлялся, как все мальчишки, от нечего делать. А может, он написал инициалы с полной ответственностью перед старым Бибо? Мол, хватит, дедушка, оглядываться на старое… Кто же все-таки их насек и какая магическая сила в них таится? И почему старый Бибо так бережно охраняет их?

Теперь я знал причину своего внезапного похищения, но от этого мне было не легче, потому что у старого дуба обрывалась не только новая дорога. Обрывалось все, что существовало вокруг роковых букв…

Ночь в горах сгущается быстро, особенно если на небе ни луны, ни звезд и спустившиеся тучи заглушают шум реки.

В раме открытого окна — туманная полоса проливного дождя. Я лежу плашмя и гляжу в густую темноту, надеясь увидеть хоть капли, пляшущие на полугнилой дранке соседнего дома, но во тьме ничего не различить. В диагональном углу комнаты поскрипывает кровать Заура, видно, от него тоже сбежал сон.

Блеснул зигзаг молнии, как фаринк, занесенный над непокорной головой Иально. И опять тишину заполнил до краев протяжный плеск ливня.