Михаил Веллер: Живы будем – не помрем

— Корпуса первых английских торпедных катеров были никак не стальные, а из красного дерева, — сказал Звягин, обернувшись с переднего сиденья в салон. «Скорая» бортовой номер 21032 свернула с Литейного и затормозила у ресторанчика, где в тихие дневные часы обедают при случае бригады, обслуживающие вызовы неподалеку.

Заняв столик, — врач, два фельдшера, шофер, — заказали, что побыстрее. «Скорую» здесь обслуживали в темпе, слегка гордясь финансово маловыгодными клиентами: престиж борцов со смертью, отчаянно мчащихся с сиреной и мигалками по осевой, все-таки иногда срабатывает.

— А моторы на катерах стояли бензиновые, авиационные, — продолжал Звягин просвещать свою команду, прихлебывая молоко. Его лекции на неожиданнейшие темы давно вошли в притчу.

Подошел человек:

— Леня! Все катаешься!

— Сколько лет, зим, весен! — Звягин от удовольствия сощурился. — А ты все киснешь в своей онкологии?

Онколог вздохнул и махнул рукой.

— Что хмурый?

— Э… Сейчас перед уходом мальчишку смотрел. Двадцать шесть лет… Сплошные метастазы. Жалко пацана. Еще несколько месяцев… Двадцать лет привыкаю, а все не привыкну как-то.

Как ни привычна подобная ситуация врачам, повисла секундная пауза. Эта пауза, также привычная, обозначает собой утешение, скорбь, примирение с собственным бессилием.

Звягин помрачнел. Сосредоточился. Пробарабанил пальцами.

Пауза неловко затягивалась, меняя тональность и настроение.

— Двадцать шесть? Рановато ему… Рано.

Фельдшерица виновато пояснила:

— Мы сегодня больную не довезли… — Фраза подразумевала: «Вот Папа Док и нервничает, переживает…»

— Хотите опротестовать приговор, Леонид Борисович? — небрежно осведомился Гриша, лохматый, очкастый, вечный студент, вечный фельдшер «скорой», внемлющий Звягину с преданностью щенка. Прозвучало неуместно — льстивой подначкой, которая попахивает безграничной верой в кумира.

Звягин зло зыркнул, скривил рот:

— Подъем! Поели — нечего рассиживаться, едем на станцию.

Дежурство длилось своим чередом: автослучай на Охте, электрошок на Ждановском… Вечером Джахадзе, вчерашний именинник, выставил торт; пили чай с тортом.

Осадок от встречи не исчезал.

Звягин спустился в диспетчерскую, позвонил онкологу. Перекинулись словами. Спросил и о том больном, так просто… Неженат, один у родителей, работал программистом, — обычный парень…

— Он знает диагноз?

— Сразу все почувствовал, понял. Я же знаю, говорит, что у меня рак; и все отговорки его только убедили в этом.

— Боится?

— Очень. На этой почве ведь часто происходит нервный срыв; он в сильнейшем стрессе, подавлен, угнетен… довольно обычно, к сожалению.

— Радиоизотопы, гистология?.. Ошибка возможна?

Он поднялся в комнату отдыха, недовольный собой.

Смутные обрывки мыслей роились в голове.

— Десять тридцать два, на выезд! Огнестрельное… — прожурчал динамик голосом диспетчерши Валечки.

Сменившись с дежурства, Звягин не лег спать. Расхаживал по пустой с утра квартире, посасывал ледяное молоко через соломинку, сопел мрачно и сосредоточенно… — Ерунда, — объявил сам себе хмуро… — И чего меня заело? Ну есть же такие заболевания: клинический прогноз — неблагоприятен… При чем тут я, и что я, собственно, могу сделать, и что это вообще на меня нашло? Дичь какая-то…

Достал из холодильника еще бутылку молока. Посмотрел на себя в зеркало: резче выступившие после ночи морщинки у глаз (поспать почти не удалось), на висках уже седины полно.

— Давно никуда не встревал? — брюзгливо спросил он свое отражение. — Спокойная жизнь надоела? Пей свое молоко и иди спать, старый хвастун… Как говорится, дай мне силы бороться с тем, с чем можно бороться, дай мне терпение смириться с тем, с чем нельзя бороться, и дай мне ума отличить одно от другого…

Разделся и влез под одеяло. Повертелся, устраиваясь. Затих.

Свербило. Не шел из головы тот, двадцатишестилетний…

Крякнул, встал и пошел в ванную бриться. Жене оставил записку.

Прогулка излюбленным маршрутом по гулким гранитам набережных успокаивала: Фонтанка, Михайловский замок, Лебяжья канавка (Летний сад закрыт на просушку)… Мысль одна всплывала в сознании, как перископ отчаянной подлодки.

А чем мы, собственно, рискуем, спросил он себя, догуляв до Василеостровской стрелки. Что, собственно, терять?..

А почему бы и нет, продолжал он, пройдя через Петропавловку на Кировский. Какие препятствия?.. Никаких.