Ирина Гуро - На суровом склоне

Впрочем, все это никак не могло относиться к Виктору Константиновичу. И он, отмахнувшись от своих наблюдений, спросил: где же он находится и какое сегодня число?

— Вы — в Нерчинской больнице. Сегодня десятое число.

— Десятое апреля? — спросил недоуменно Курнатовский. Он был осужден к смерти десятого марта. А сейчас вдруг вспомнил, что только второго апреля ему объявили о том, что смертная казнь заменяется ему пожизненной каторгой.

— Нет, мая, — ответил врач все с той же ноткой озабоченности и нерешительности, которую Курнатовский никак не мог отнести к себе.

— Я навещу вас завтра, — сказал врач, уходя.

Когда дверь открылась, чтобы выпустить его, Виктор Константинович мельком увидел караульного солдата: здоровенного детину с темной бородой.

Врач ушел, и в «глазке» мелькнул кажущийся огромным глаз караульного.

На следующий день, когда осужденному принесли еду, он увидел, что конвойный солдат у его двери сменился, стоял на посту щупленький парень с добродушным деревенским лицом, на котором невозможно было себе представить бравое солдатское выражение, тем более, ту зверскую мину, которая сопутствовала команде: «Руби, коли!»

С дотошностью заключенного в одиночке Виктор Константинович уловил какую-то «неуставную» интонацию в его голосе, когда он ставил на откинутую форточку миску с тюремно-больничной похлебкой.

С тем же острым вниманием к окружающему Курнатовский улавливал веяние наступающего лета, отдаленными приметами проникающего в тюрьму с замазанными известью окнами. Свет, воздух, чириканье воробьев, иногда крупные капли дождя, барабанящего по крыше, даже по-особому звучащий голос солдата на вышке…

Что несет весна осужденному на вечную каторгу? Он чувствовал, что с каждым днем силы его прибывали. Но как применить их?

Упорно возвращаясь к этой мысли, он всегда связывал ее с доктором Зеновым.

Теперь он знал его фамилию, знал, что он — врач Нерчинской тюрьмы, служит здесь много лет. Все это не объяснило, а, скорее, контрастировало с поведением Зенова.

Так проявлять себя мог бы разве только «домашний врач» в каком-нибудь провинциальном городе, где местный эскулап входит в уютную гостиную, потирая руки и привычно восклицая: «Ну, батенька, как наши дела?»

Курнатовский про себя посмеивался: Зенов вел себя почти так. Кроме того, Курнатовскому казалось, что Зенов хочет о чем-то с ним поговорить и ждет удобной минуты или, может быть, его полного выздоровления?

Ждать, вероятно, было недолго: больной уже ходил по палате. Он потребовал книги, которые тотчас были доставлены ему из тюремной библиотеки, бумагу и чернила, которые доставлены не были.

И, по мере того как покидала его болезнь, Курнатовский все мучительнее ощущал гнет каменных стен, душный воздух неволи, физическую тоску по открытому пространству, перспективе, не перечеркнутому решеткой небу.

Он хотел жить… Просто жить? Нет, и сейчас он не мог бы «просто жить»… Жить для него означало бороться. И он был готов к борьбе.

Он начал думать о побеге с первого своего шага по палате. Потом взял себя в руки и отодвинул эту мысль, но она все время жила в нем и заставляла искать… Он угадывал, что сможет прорваться на волю только с помощью людей, с которыми установил какой-то не очень еще ясный, но все же намеченный контакт.

Такими людьми были врач Зенов и невзрачный солдатик, через день заступающий на пост у его палаты. В тот миг, когда он случайно, по окрику надзирателя, узнал его фамилию — Куракин, надежда, приняла определенную форму, потому что этот совсем молодой солдат мог быть сыном сопроцессника Курнатовского — Еремы Куракина. «Что из этого? Мало ли таких «расколотых» семей в Забайкалье?» — сдерживал свой пыл Виктор Константинович, не желая дать волю напрасным упованиям.

Но по привычке к немедленному, хотя и осторожному, действию он начал разговор с солдатом: спросил, какая погода стоит на дворе. Солдат не ответил: видно, запуган, затюкан, — конвойная служба не сахар! А что, если прямо спросить его? Рассказать о судьбе отца, о которой он, может статься, и не знает. А потом заронить в нем сомнения, укрепить волю… Мечты уводили далеко, — бесплодные, вероятно.

Курнатовский уже не раз просил врача разрешить ему прогулки в тюремном дворе. «Здесь нет тюремного двора, — ответил Зенов. — Вы не в тюрьме, а в тюремной палате городской больницы».

Осужденный был огорошен: не тем, что он находится вне стен тюрьмы, а тем, что врач сообщил ему об этом. В этом сообщении крылось нечто обнадеживающее. Теперь появилась твердая уверенность: что-то назревало вокруг.